Охотники за нацистами - стр. 55
Когда Зейн в ноябре 1946 года начал допрашивать Хёсса, он обращался к нему с неизменной учтивостью. Его цель заключалась в том, чтобы собрать как можно больше информации: и об Освенциме, и о личной жизни коменданта. Как и американские психологи, он хотел понять человека, ответственного за крупнейшее убийство в истории. Утром он привозил заключенного в свой кабинет, а после полудня возвращал обратно в тюрьму.
Зейн с удовлетворением сообщал, что Хёсс «охотно сотрудничал и подробнейшим образом отвечал на все вопросы».[185] Если у Хёсса и были какие-то сомнения относительно просьбы Зейна записывать свои воспоминания, они быстро испарились. Следователь предлагал темы, а заключенный каждый день после обеда (подаваемого обычно за счет Зейна) делал соответствующие записи. Если между встречами случались перерывы, записи делались уже по собственной инициативе, освещая те места, которые могли заинтересовать следователя.
Когда до рандеву с палачом осталось совсем недолго, Хёсс попросил Зейна после смерти передать жене обручальное кольцо – то самое, которое раскрыло его личность перед британскими солдатами. Следователь согласился.
«Должен сказать открыто, не ожидал, что в польской тюрьме со мной будут обращаться столь достойно и предупредительно»,[186] – заявил бывший комендант. Также он поблагодарил Зейна за идею с мемуарами. «Такая работа избавила меня от часов бесполезной и изнуряющей жалости к себе, – писал он. – Я благодарен за предоставленную мне возможность письменного труда, который захватывает меня целиком».[187]
Этот «письменный труд» вылился в автобиографию Хёсса, впервые опубликованную в 1951 году, через четыре года после его казни.
«В настоящем я хочу попробовать написать о своей внутренней жизни»,[188] – значилось на первой странице автобиографии Хёсса, которую впоследствии перевели на несколько языков. Он описал свое одинокое детство на окраине города Баден-Баден среди уединенных крестьянских дворов возле самого леса. «Моей единственной отдушиной был пони – и, как мне кажется, он меня понимал», – вспоминал Хёсс. Ему не нравилось проводить время с сестрами. Родители хоть и относились друг к другу с «душевной теплотой», однако никогда не проявляли никаких признаков привязанности.
Ходить в лес ему запрещали с тех пор, как однажды, «когда я был еще младше и один гулял в лесу, меня там встретили и украли бродячие цыгане». Но случайно попавшийся по дороге крестьянин, который знал его семью, опознал мальчика и вернул домой.
Не нужно быть психологом, чтобы понять, как часть семейной легенды, вне зависимости от ее правдивости, создает представление об опасных чужаках со злыми намерениями. На формировании личности Хёсса сказалось и то, что отец хотел вырастить из него священника. Отец был ревностным католиком, служил в Восточной Африке, затем занялся коммерцией и часто уезжал из дома. После того как семья переехала в Мангейм, отлучки стали реже. Отец проводил с сыном больше времени, воспитывал его в религиозной строгости и много рассказывал о деятельности миссионеров в Африке. На мальчика его истории производили неизгладимое впечатление: «Для меня было ясно, что я обязательно стану миссионером и отправлюсь в самые глухие дебри Африки, по возможности в непроходимые леса. Везде, где требовалась помощь, оказать ее становилось для меня главным долгом».