Огонь и кровь. Повесть - стр. 10

Что касается Сомова, то ему рукоприкладство пока сходит с рук, тогда как на любого другого начальника наши ребята обязательно бы пожаловались. Уж не знаю, почему этого не происходит. Солдаты Сомова даже, кажется, особенно и не уважают, несмотря на то, что он, в общем-то, считается справедливым начальником. Я, кстати, иногда боюсь, что меня он тоже как-нибудь ударит. Зная о своей вспыльчивости, очень беспокоюсь, как бы не ответить ему. И что тогда? Пропали и деньги и все планы… Впрочем, со мной он как-то подчёркнуто вежлив, что всегда очень меня удивляло, особенно в первое время. Догадываюсь, что он знает о моём образовании, и, видимо, поэтому ставит меня выше других солдат. В части он на плохом счету. Говорят, прежний командир, Исаев, был у него под каблуком. Новый же командир, полковник Сургучёв, назначенный месяца за два до нашего отъезда, сам оказался крепким орешком, и у них с Сомовым началась холодная война. Командир придирается ко всему, к чему может – к строевой подготовке нашего подразделения, к внешнему виду солдат, к выполнению нормативов, и так далее. Сомов же отвечает ему мелкими пакостями – не даёт солдат под штабные нужды, оспаривает списывание техники, мешая заказывать новую, срывает наряды, под надуманными предлогами не отпускает своих офицеров в дежурные по части, ну и всё в этом роде.

Начальником штаба, то есть вторым лицом Узла, летит капитан Катин – высокий, худой, высохший человек с золотым зубом, глазами навыкате и наглым взглядом. Мне кажется, тяжело будет с ним сработаться, я уже заметил, что чем бы я ни занимался, он всегда смотрит с вызовом, как будто ищет, к чему во мне придраться. Впрочем, про него я ничего не знаю, так как он приехал из дальнего подразделения нашей части, находящегося где-то в Софрино.

Третий наш офицер – Минаев, молодой лейтенантик, только-только окончивший училище и распределённый в часть. Это высокий парень, с длинным и румяным красивым лицом, улыбчивый, общительный и самоуверенный. Он уже перезнакомился тут со всеми – с офицерами аэродрома, двумя женщинами-медиками, прибывшими последним бортом из Владикавказа, и даже с тремя хмурыми московскими лётчиками, которые ожидают тут ремонтную бригаду для своего заглохшего на взлётной полосе самолёта. У нас в части он тоже уже успел прославиться – солдаты насмешливо прозвали его «Мамочкой» за излишнее о них беспокойство. Во время недавних стрельб, первых, на которых он командовал взводом, он замучил своих подчинённых вопросами – не холодно ли лежать на земле, не тяжело ли рыть траншеи, нет ли волдырей на ногах после пробежки, ну и прочее. Непонятно почему, может быть, с офицерами ему было скучно, но в самолёте он подсел ко мне, и до самого Моздока мы довольно интересно беседовали. Оказывается, он из офицерской династии – его отец, дед и прадед – все были кадровыми военными. Он даже с гордостью продемонстрировал мне часы своего деда, в которых тот воевал под Курском и которые теперь носит он. В Чечню Минаев, по его словам, напросился сам, причём отнюдь не из-за денег, а из желания принять участие в восстановлении конституционного порядка в республике, защищать права граждан, ну и всё в этом роде. Я даже удивился, слушая эти рассуждения, какими-то воззваниями из сорок первого года от них повеяло. Впрочем, может быть врёт и выделывается, слишком уж вся эта официальщина глупо и наивно сегодня звучит. Особенно он гордится тем, что в училище ему при выпуске за какие-то особые заслуги сразу дали лейтенанта, тогда как обычно выпускники получают младшего лейтенанта. Я всё слушал его и думал – в училищах офицеры первые два или три года живут в казармах, и, говорят, у них там тоже что-то вроде дедовщины есть. Вот удивительно – меня год армии измотал так, что я даже не знаю во что превратился – разуверился во всём, во что можно было верить. А этот такой упругий, живенький, как бельчонок. Впрочем, мне он понравился, хотя почему-то и жаль его…