Оглянуться назад - стр. 57

Вскоре она перестала отзываться на собственное имя, потому что китайцы не могли справиться с произнесением такого сложного и длинного слова и окрестили ее на свой манер: Лили. Новое имя ей понравилось, и она начала подписывать им письма колумбийским дедушке и бабушке, а также представляться новым подругам по отелю и их родителям: «Лили Кабрера, очень приятно». Серхио тем временем подружился с сыновьями еще одного сеньора Кабреры, уругвайского поэта. Они стали его верными сообщниками и товарищами по играм. Фаусто поэта уважал, но определить почему – то ли за похожие идеологические убеждения, то ли просто как однофамильца – не получалось. Оба мальчика, Дамиан и Яндуй, были на полголовы выше Серхио, но по-китайски так хорошо, как он, не говорили – и не заговорили никогда. Четверо юных Кабрера отпраздновали с одноклассниками Рождество, а потом и Новый год, отчетливо понимая, что все это имеет смысл только там, в отдельном мире, в параллельной реальности отеля «Дружба».

К началу 1964 года ситуация стала раздражать Фаусто. Учителя одобрили переход Серхио и Марианеллы в школу для детей специалистов, но Фаусто все равно не мог избавиться от ощущения, что жизнь в отеле, ненастоящая, искусственная, превращает его сына и дочь в буржуев. Ее удобства могли пагубно повлиять на их идеологическую чистоту, а уж этого допускать не следовало ни под каким видом. И он начал просвещать детей насчет грозившей им опасности: в леденящих душу выражениях живописал, как похож отель «Дружба» на капиталистический мир, и однажды вечером спросил, не предпочли бы они, учитывая подстерегающие их здесь ужасы, поступить в интернат Чунвэнь. Там они получат настоящее китайское образование, а не искаженную картинку, в которой живут те, кто посещает учебные заведения для западных детей. Серхио уже знал, что такое интернат, знал, каково это – быть помехой в собственном доме, и собрался было взбунтоваться, но передумал: Фаусто успел перетянуть на свою сторону Лус Элену, а когда эти двое в чем-то соглашались, сопротивляться не имело смысла. Марианелла же все равно попыталась возражать, и это переросло в такую крупную размолвку, что через несколько дней, после снегопада, когда семейство Кабрера решило выйтии посмотреть на первый снег в своей жизни, Фаусто сказал дочери: