Однажды в Челябинске. Книга первая - стр. 76

Для всех Вольский – неотъемлемая часть команды, часть единого кулака. И эта часть исчезла. Что же, спрашивается, будет с таким неполноценным кулаком? Ответ очевиден. В особенности тогда, когда команда и так не в очень хорошем состоянии. Что же, спрашивается, будет с тренером, с его ассистентом, если этот надрыв, полный боли и сострадания, постиг абсолютно всех, кто стал невольным свидетелем разыгравшийся в тот день драмы?

Я и Степанчук чуток помешкали и, поскальзываясь на льду, спешно устремились к Илье. Он лежал на животе и не шевелился. Вокруг него сомкнулось плотное людское кольцо, но ближе всего к нему стояли и сидели хоккеисты его команды. Не каждый день сталкиваешься с таким.

– Врач, где врач?! Где он, когда так нужен?! – спрашивал кто-то с дрожью в голосе.

Словно танк и бульдозер, Степанчук и я растолкали столпившихся хоккеистов в разные стороны. Увидев воочию лежащего Вольского, мы тоже ощутили тот самый страх, витавший вокруг травмированного (или чего похуже) 16-летнего хоккеиста. Будто вся неопределенность и грусть момента сосредоточилась тогда именно в этом месте. Я с каменным лицом оглядел хоккеиста – остальные ничего не предпринимали. Рот немного приоткрыт, глаза закрыты, но плотно не зажмурены, кожа побелела от холода, на щеках, лбу, бровях и ресницах блестели капельки пота, дыхание едва уловимо. До пульса еще нужно докопаться через толстый слой экипировки. При беглом осмотре можно заключить, что Илья безмятежно спит. Но это хуже, чем сон. Все стояли в недоумении.

– Что же вы стоите?! – растерянно и одновременно зловеще рявкнул Степанчук, сварганив фирменную физиономию (все мышцы его лица напряжены, а глаза вытаращены).

Чибриков с Бречкиным искали виновника происшествия в толпе. На первых порах они хотели хорошенько его отделать, положить рядом с Вольским. Плевать на штрафы и возможную дисквалификацию.

Мое же лицо не выражало абсолютно никаких эмоций – я стоял перед Вольским на коленях, ощущая жуткий холод от исцарапанного льда: «Этого ты хотел, засранец?» – думал я, аккуратно снимая с него шлем. Подложив ему под голову крагу, я прощупал пульс на руке и на шее – слабый и неровный. Я раскрыл его веки, стараясь не делать резких движений, – увидел бессознательно потемневшие глаза.

Я поднялся и спокойно объявил:

– Пошлите скорее за доктором – человек без сознания, – меня поразило, что обозначенная профессиональная помощь только лишь коснулась льда где-то позади. – Промедление может стоить нам очень дорого. Надеюсь, вы понимаете, о чем я?

Хладнокровие, бессердечность и отсутствие хоть какого-нибудь сострадания от моего имени поразили присутствующих. Магнитогорских хоккеистов особенно. Они, конечно, догадывались, что я способен на такое, но никак не ожидали того, что я останусь в стороне от беды. Я и сам не ожидал. Роль, всего лишь роль… От собственного поведения мне самому стыдно и тошно, но ненужные эмоции я подавил и внезапно словил злобно-серьезный взгляд Митяева, который стоял ближе всех ко мне. Я посмотрел на Кошкарского и Брадобреева – их глаза говорили мне: «Ты не человек – ты бессердечная машина!» Я отвернулся от них и вышел из толпы. Наверное, полкоманды хотело положить рядом с Ильей меня, а не форварда «Молота». Предысторию знали все.