Однажды… Сборник рассказов выпускников Литературного института - стр. 28

– Руки прочь! – завопила Глашка, непроизвольно подражая главной кухарке, от которой слышала подобное по пятидесяти раз на день, и бросилась на защиту драгоценных специй. Она оттолкнула разбойника от буфета и вмиг приняла оборонительную стойку, будучи все еще с ножом в руке.

– Ты что? – испуганно спросил Михаил Васильевич.

Пару секунд спустя Глашка выронила нож и шагнула назад, тяжело дыша. Ломоносов в свой черед перевел дух и сдержанно произнес:

– Дура баба.

– Это приправы господина Кушав-вати, – заикаясь, оправдывалась кухарка. – Вы простите меня, окаянную, Михаил Васильевич. Бес попутал. За ради бога, простите!

Тут у нее задергалась нижняя губа, и, как две реки, хлынули слезы.

– По́лно, – примирительно вымолвил профессор, поднял нож с пола и усадил девушку на лавку. – По́лно, изящная моя Глафира. Не на то глаза, чтоб текла слеза.

Присев напротив, Ломоносов подал кухарке платок, деликатно смахнул мизинцем с ее щеки золотистую чешуйку и, чуть погодя, пожаловался:

– Не возьму я в толк, чего он хочет! Хлебом, кашей, пряником, и червем и на мотыля его заманивал. Не берет, старый прощелыга!

– Кого же вы этак потчуете, Михайло Василич? – удивилась Глашка.

– Карася! Одного, последнего. О, если бы ты знала, какая великая польза отечеству от него быть может.

– Ой ли? – вздрогнула кухарка.

Рыболов-неудачник уныло кивнул.

– А вы его бреднем! – вдруг предложила девушка, и лицо ее просияло.

– Не могу я так, Глашенька. Надо, чтобы по чести, по справедливости, – возразил академик, а потом доверительно попросил:

– Выдай мне немного тех пряностей!

Шувалов сидел на корточках над пятью тушками рыб, возложенных на листы лопуха, когда Ломоносов воротился к пруду. Заслышав знакомую поступь, Иван Иванович обернулся и озадаченно покачал головой.

– Время не медлит, Михайло.

– Еще не вечер, ваше превосходительство, – упрямо возразил рыболов.

– Вот смотрю я на тебя: лицо красное, глаза злые, огни в них колышутся, словно всполохи, и сам горю желанием поучаствовать! – издалека начал Шувалов.

Михаил Васильевич раскусил его тотчас и, не сдержавшись, вспылил:

– Освободите место!

– Уймись ты, бешеный мужик!

Иван Иванович, в отличие от Ломоносова, владел собой превосходно. Он повысил голос лишь для того, чтобы осадить неучтивца, и продолжил с привычной своей мягкостью:

– Я рядом посижу, понаблюдаю.

– Если вы так собирались поступить, – смиренно отвечал тогда академик. – Прошу покорно, чтобы случившееся вовсе не вспоминалось, потому что нахожусь я в крайнем напряжении.

– Забыл, Михайло.

– За все благодеяния господь бог вас наградит, – твердо произнес Ломоносов.