Одиссея. Древнегреческий эпос в пересказе Сергея Носова - стр. 2

Смею предполагать, что и те, настоящие сказители древних времён испытывали нечто подобное, соприродное тихому восторгу вдохновенного фантазёра. До того, как песни о падении Трои и возвращении Одиссея обрели законченный вид, закреплённый в письменных текстах, они исполнялись аэдами, сказителями-импровизаторами, зачастую их и слагавшими. Гомер сам из таких (кем бы он ни был и сколько бы ни было их, объединённых этим великим именем). В «Одиссее» два песнопевца присутствуют непосредственно и названы поимённо, это Демодок и Фемий. Отнесёмся к поэме Гомера как к высшей реальности и спросим себя: если бы не они, эти сказители, откуда бы мы узнали о странствиях Одиссея и о том, как он покарал разорителей дома? Слепой Демодок, приглашённый на пир царя Алкиноя, слушает вместе с другими рассказ самого Одиссея, все эти истории про циклопов, сирен и тому подобное. А Фемий, принуждённый в отсутствие Одиссея развлекать женихов Пенелопы, – свидетель их пиров и в конечном итоге их же самих истребления. Между прочим, оба испытали, по-нашему, стресс. Демодок пел о Троянском коне и хитрости Одиссея, – каково это узнать, что слушателем твоим был сам Одиссей? С Фемием ещё лучше: он мог не успеть попрощаться с жизнью. Одиссей пощадил его только благодаря заступничеству Телемаха (другой счастливец – глашатай Медонт); все остальные причастные к пирам женихов стали жертвами бойни, устроенной Одиссеем. Памятью о событии мы, получается, обязаны песнопевцу Фемию, а раз так, то и на всей этой истории с женихами лежит печать его благодарности за пощаду.

Первый же повествователь – это сам Одиссей. Имеется в виду его выступление на пиру Алкиноя, царя феаков, – история о собственных приключениях, ошеломившая участников пира. Согласно Гомеру, она правдивая. Сцилла и Харибда, священные стада Гелиоса, на которые покушаются спутники Одиссея, – почему мы должны не верить рассказчику? Мы скорее поймаем Жуковского на ошибочном переводе: быки Гелиоса (знаменитые быки Гелиоса!) на самом деле коровы (см. комментарий В. Н. Ярхо в «Литературных памятниках»). В иных случаях Одиссей – согласно Гомеру – может красиво приврать, когда он сам выдаёт себя за другого. Как раз ничего фантастического в этих историях нет, но какие-то конспирологические соображения побуждают Одиссея мистифицировать собеседников. Номер не проходит с Афиной, явившейся ему в облике юноши на песчаном берегу Итаки, но в лице своего раба-свинопаса и собственной жены, не узнавшей мужа, он, в облике нищего, находит доверчивых слушателей. Иными словами, Одиссей ещё тот рассказчик. Вдохновенный и склонный к выдумке – причём к художественной.