Один я здесь… - стр. 39
– Так, что ты там пробубнил, меня не волнует. Все, что мне нужно, это услышать от тебя четкий ответ: ты ферштейн или не ферштейн?
Желваки на лице немца заходили ходуном.
– Ферштейн, – тихо произнес он.
– Громче, Ганс! Я не слышу.
– Фертшейн! – крикнул он.
– Вот и славно, – сказал Сергей и сильно хлопнул его по спине. – Уверен, ты будешь паинькой до тех пор, пока мы с тобой не отправимся в путешествие, где я отдам тебя нашим ребятам. А там уж они пускай сами по твою душу решат… Ну а теперь, давай-ка кушать.
Сергей взял с табуретки миску с кашей и зачерпнул горку овсянки.
– Придется с тобой как с маленьким, из ложечки. Развязать тебя не могу, ты у нас парнишка бойкий. Каша не бог весть какая, на воде варил. Туда бы сейчас маслица и сахарку, но, сам понимаешь, излишкам нет места на промысле. Здесь главное – голод утолить. Так, Ганс, разевай пасть…
Но немец явно не желал пихать в себя содержимое ложки. С отвращением он смотрел на водянистую овсянку.
– Разевай пасть, говорю, – нетерпеливо произнес Сергей. Ложка в его руке задрожала.
Немец открыл рот и позволил себя накормить.
– Ну вот, можешь же, когда…
Но Сергей недоговорил. Мгновение спустя куски каши оказались на его лице и стекали вниз, теряясь в жестких волосах бороды. Выплюнувший еду пленник уверенно смотрел на охотника и произнес:
– Жри это сам.
– Вот, значит, как… – Сергей рукавом свитера вытер смесь слюны и овсянки с лица. – По-хорошему, стало быть, не хочешь… Ну будет тогда тебе по-плохому.
Он встал с места, взял в руку кружку и вылил ее содержимое на немца.
– Посмотрим, как ты запоёшь через денек-другой без воды и пищи. Землю жрать будешь…
Охотник подобрал миски с кружками и пошел в сторону лестницы. Увидев, что Сергей покидает его, немец испугался и закричал ему вслед что-то на своем. Что именно, Сергей, разумеется, не имел ни малейшего понятия, но, судя по тону, ничего хорошего. Но ему было плевать.
Когда он закрыл дверцу, вновь погрузив погреб во мрак, немец еще продолжал истошно кричать.
4
– Пошел к черту, старый мудак!
Клаус Остер, лейтенант первого воздушного флота люфтваффе, был вне себя от злости. Обычно он не давал волю эмоциям и всегда сохранял хладнокровие, столь необходимое для любого бравого лётчика, но теперь больше не мог терпеть: он кричал, что есть сил, используя все известные ему ругательства родного языка, прекрасно при этом осознавая, что русский старикашка не понимает ни слова, но ему было все равно. Клаус кричал, чтобы побесить его, показать, что он не лыком шит и не собирается выполнять его дурацкие наставления. Он не пойдет на поводу у какого-то русского, от которого еще и воняет за версту чем-то едким и кислым.