Один я здесь… - стр. 32
Трое крепких парней с трудом удерживали хиленького на первый взгляд мальчишку, вдруг обретшего неимоверную силу. И все потому, что тот знал: в его внутренностях будут ковыряться, как в сундучке с барахлом, – не самое приятное ощущение. Смотреть, как врач орудовал пинцетом в животе, было жутко, но тем не менее Сергею приходилось это наблюдать, поскольку он помогал смачивать рану антисептиком. Со стороны врач выглядел как часовщик за работой.
Эти неприятные воспоминания заставили руки Сергея задрожать. Там был врач, с нормальным пинцетом! И вынимал только одну пулю, а здесь… Около десяти дробинок…
К слову, тот врач удачно провел операцию, и парнишка остался жив. Чуть позже он даже извинился перед спасителем за свое поведение.
Сергей вытер испарину на лбу и сосредоточился. Зубчики вилок коснулись раны и начали углубляться все дальше в плоть, пока Сергей не почувствовал, как коснулся их концами первой дробинки. Он зажал ее между зубчиками вилок и потянул к себе. Через мгновение крохотный свинцовый шарик со звоном упал на тарелку.
Оставалось вытащить еще девять.
21
Сергею понадобился почти час для извлечения всех дробинок. Предпоследняя далась ему особенно тяжело – негодяйка обосновалась глубоко в бедре, из-за чего достать ее было, все равно что поймать крысу голыми руками.
Каждый раз, когда горе-пинцет проникал в плоть, он молил Бога о том, чтобы тот не позволил немчуре очнуться. Кажется, Он был доброжелателен, и пациент за все время даже не дернулся. Правда, и хорошего в этом ничего не было. Оставалось совершенно непонятно, жив ли юнец? Или все это время Сергей лишний раз ковырялся в без пяти минут трупе?
Сердце немца билось. Тихонечко так, стеснительно, но билось.
Время покажет, думал Сергей, когда перевязывал рану. В конце концов, на все Его воля.
22
Охотник принял решение не делать вылазок в лес до тех пор, пока немец не очнётся или не умрет. Это могло произойти в любую минуту. Тем более все последующие дни за окном стояла сильная метель, создавшая массу проблем. Каждое утро приходилось убирать снег с крыши хибарки, вежливо оставленной ночным вихрем, чтобы тот не обрушился на его голову и не прибили точно так же, как и куницу в его кулёмках. Прежде он сталкивался с капризами погоды, и, Бог свидетель, в этом году она была особенно сурова. Никак почуяла войну и обозлилась, иного объяснения у него не было.
Набросав кучу старого тряпья в угол хибары, он сообразил нечто вроде лежанки, куда положил немца поближе к буржуйке. Укладывать гада на свое место он не желал – много чести. К тому же из его раны сочилась сукровица, которой он наверняка бы измарал все его место для сна.