Один день диверсанта - стр. 2
Честно говоря, основной массе исправленцев, родившейся и выросшей берегу тёплого моря, здесь очень холодно, для них минус десять – это сущий ад, ад во всех смыслах этого слова. На стройке мусорного завода даже греться негде, хоть костёр разводи, да нечем, завод в чистом поле, зима и город Декабрьск. Там одно спасение – работай с утра до ночи и не замёрзнешь, а исправленцы с юга к этому не привычные.
Бригадир бригадиром, а у Гозберга сегодня по плану закосить через медсанчасть, заболеть и минимум неделю не работать, ну не любит он работать, даже сейчас у него всё тело ломит. Где же эти режимники, когда они уже пойдут нас смотреть, что мы выполнили команду «подъём»?
Так, а кто у нас сегодня на смене? Точно, режимник Великанов. Толстый голубоглазый прапорщик, на которого страшно глядеть, но он и самый добрый из всех, кто там есть. Великанов нас в изолятор не садит, в отдел режима не таскает и не бьёт, в общем как режимник, он слабый. Короче, пока ещё можно валяться на кровати.
Кровать Гозберга затряслась, так как начали вставать его соседи – Гришка, который буддист и Шаманский. О, а чего петухи там начали орать? А-а, опять спорят, чья теперь очередь туалеты мыть, их послушаешь, так как будто бабы на базаре разговаривают. Кто-то не выдержал их петушиного базара и запустил в них ботинок, попал. О, второй полетел, попал, ну сейчас точно помирятся, а то по шее получат от мужиков за свои визги. Всё как обычно, теперь оба туалет чистят и не ссорятся, ничего в исправительном центре не меняется. Гозберг всё лежал и лежал на кровати, тщательно имитируя озноб и ломоту во всём теле.
– Ну что исправленцы, на улице минус двадцать! – на весь отряд крикнул Шаманский, который ходил курить в локальный сектор трёхэтажки.
Услышав эту новость, Гришка буддист даже прекратил молиться своему Богу, а Гозберг твёрдо решил сегодня идти в медсанчасть. Через минуту кто-то сдёрнул с Гозберга одеяло, и он увидел прапорщика Алексеева. Ёлки палки, значит не Великанов сегодня на смене, значит подменились, вот чёрт, прокрался тихо в отряд и даже Шаманский его не заметил, а может и видел, но промолчал скотина.
Алексеев самый противный в отделе режима, худой как смерть, надо признать и незаметный, как всегда. Народ, увидев Алексеева, сразу начал суетиться, одеваться, все слезли с кроватей и пошли кто куда, в туалет, в коридор, в локальный сектор.
– Гозберг, почему ещё спишь? Команда «подъём» для всех вроде была? Неделя изолятора тебе светит за нарушение правил внутреннего распорядка.
– Гражданин начальник, заболел я, ломит всего и морозит. – ответил Гозберг хриплым и жалостливым голосом.