Обмануть судьбу - стр. 2
Самая громкоголосая, молодая женщина, носившая старое, почти забытое имя Еннафа, с ревом наступала на знахарку. Молодуха сжимала крупные костлявые кулаки, жаждала крови. Несколько дней назад она родила недоношенную девочку. Дите оказалось слишком слабым для бренного мира, и Бог прибрал его к себе. Не желая смиряться с потерей первенца, Еннафа винила во всем проклятую ведьму.
Бабы теснили Глафиру к Усолке. В руках Маланьи, соседки Анны, появилась туго сплетённая веревка. По всему видно, еловчанки решили проверить, знается ли Глафира с нечистой силой. Всем ведомо, если ведьму связать, она всплывет. Без помощи ее черти не оставят.
Гречанка отступала, голые посиневшие ноги проваливались в рыхлый снег. Она почти падала. Бабы, как собаки на охоте, гнали свою добычу. На черных сиротливых ветках собрались вороны и оглушительно орали, будто подзуживали лиходеек, подталкивали их к дурному делу.
Аксинья задрала голову:
– Они утопить хотят? Жалко…
Возле реки скопилась порядочная для деревушки толпа. Кто-то крикнул:
– Не утонет Гречанка. Ведьма ведь!
Мать наклонилась, отодвинула с дочкиного уха косынку, выпустила на стылый воздух горячие слова:
– А что мы сделать-то можем? Они и нас утопят. Страшны бабы во гневе, прости Господи!
Сильная рука Еннафы схватила седые растрепанные волосы.
Только окунула она в холодную воду Гречанку, раздался гул:
– Топи ее, окаянную. Так ей и надо!
– Гречанка, иди в преисподнюю!
– Веревкой-то связывайте! Неумехи!
Уверенный голос разрезал толпу:
– Бабы, вы бы отпустили знахарку. Ничего плохого деревенским она не сделала.
Анна встрепенулась.
Кто еще не побоялся бы дурного женского племени? Жаркой гордостью обдало ее с ног до головы. Среднего роста, кряжистый, Василий был из тех мужиков, на которых держится земля русская. Всегда болел за правду и шел супротив толпы по настойчивому зову сердца.
– Прав он, непотребство затеяли. Еннафа, быстро домой, – худой, сгорбленный старик остановился рядом с Василием. Его повелению подчинились, казалось, даже вороны, спешно взметнувшиеся с деревьев и полетевшие на другой берег.
Рука молодки застыла над берегом. Посиневшая знахарка ловила ртом воздух. Со свекром спорить было бесполезно, Еннафе пришлось выпустить из рук добычу.
Гермоген был тих, по-стариковски нетороплив, но слово его не только в семье – во всей Еловой было непререкаемо. Не меньше двадцати лет он мирил ссорившихся, решал, за кем останутся лучшие заливные луга, следил за сбором посошного[1], церковной десятины, ямской и десятка других повинностей, возложенных властью на простого человека.