Оазис человечности - стр. 30
Но вот опять все закончилось, и жизнь потекла своим чередом. И через несколько дней, недель все кажется невозможным и заранее обреченным, нелепым для той реальности, в которую попадаешь после ночи мечты. Безумный сон обрывается, а ведь это все было!
Так нет же! Память, словно в назидание нам, спешно прячет прожитые мгновенья счастья, будто играясь. Как дразнят, бывало, маленького ребенка: покажешь забавную игрушку, он смотрит с широко открытыми глазами, всем своим юным существом выражая безмерное любопытство; спрячешь за спину, и с невозмутимым видом возглашаешь: «А уже ничего и нет! Это надо заслужить хорошим поведением! Будь хорошим, прилежным мальчиком и получишь это!». И верх насмешливости Мнемозины, этой придирчивой богини памяти, – это дать вкусить человеку все «прелести» прожитых страданий и перенесенных ужасов, которые оставляют след на всю оставшуюся жизнь. И как бы ни стремился человек поскорее забыть – не удастся! Таково уж людское счастье, или вернее, несчастье – заново перекручивать до мельчайших подробностей сцены из ушедшего навсегда прошлого. Но прошлое никогда не уйдет окончательно: оно может забиться в потаенные уголки души, ожидая своего часа, но не покинуть уютную обитель. А при случае захватить врасплох жертву, чтобы напомнить о себе самым бесцеремонным способом, и такое нередко происходит в самую неподходящую пору жизни.
Облако свинцовой пыли вихрем поднялось в воздух, по дороге застучали сандалии стройной ножки, женственной и красивой даже в этот миг. Поспешен был этот бег, порывист и тревожен: слишком тягостные волнения и события ему предшествовали.
Таинственная беглянка беспрепятственно пересекла дорогу: в этот ранний час все было еще тихо, и только зарево рассвета провозвещало новый день.
А между тем в промежутках между домами заблестели мраморные колонны, отражая лучи утреннего солнца. По мере приближения грандиозное здание стало все четче обрисовываться. Это был древний храм продолговатой формы: сверху он напоминал вытянутый в длину неправильный прямоугольник, и его слепящие своды обдавали теплом и беспричинной радостью. Еще издали ощущался дух храма: наверняка в нем не раз божества благословляли римлян и принимали подношения. Но достоверно судить об этом мешало одно обстоятельство: храм был заброшен и ни одного смертного нельзя было усмотреть ни в окрестностях, ни возле самого храма. Глубокое одиночество сквозило и в самом облике здания: кое-где не помешало бы восстановить истертые временем своды. Бросалось в глаза и то, что окружало храм – густая растительность, пусть и обледеневшая от дыхания зимы. На подступах царил полный природный хаос или гармония, смотря с какой стороны посмотреть, так что пробраться вовнутрь, по ступеням, заросшим кустарником, было не так просто.