Норма. Тридцатая любовь Марины. Голубое сало. День опричника. Сахарный Кремль - стр. 83

Кругом было тихо, окутанная туманом река неслышно несла себя к Волге, плескаясь доверчивой рыбой.

А губы любимой были горячими, нежными, желанными, её руки дрожали, на шее билась крохотная жилка.

Антон целовал истово, жадно, а она вздрагивала, опустив ему на плечи покорные руки. Потом он подхватывал её и нёс в поле по русому, золотому, как и её коса, жнивью, она прижималась к нему и безмолвствовала, чуть дыша.

Посередине поля стоял огромный стог сена, наплывающий на них как могучий корабль. Это был ковчег их любви, уносящий от всего земного, поднимающий к розовому вечернему небу, к искрам первых звёзд.

Здесь, на душистом сене, они любили друг друга – юные, страстные, искренние в своём первом чувстве…

Что может быть прекраснее первой любви? О каком другом чувстве можно писать так много и подробно и в то же время не сказать ничего? Неподвластно оно перу, бумаге и расчётливому писательскому уму, не держится в ровных типографских строчках, не живёт в толстых пропылившихся томах.

Так где же оно?

В глазах, в лицах, смотрящих друг на друга, в руках, сплетённых и не могущих разъединиться, в сердцах, бьющихся в едином порыве.

Как они любили!

Антон с трудом встал с покосившейся лавочки, оперся ладонями о стол.

Тогда они лежали рядом, глядя в бескрайнее ночное небо, её рука была мягкой и спокойной, щека горячей, глаза влажно блестели в темноте.

– Антош, а что это за звёздочка?

Её голос звучал тихо, от близких губ шло горячее дыхание.

– Где?

– А воон там, у ковшика, самая яркая.

– Это Полярная звезда.

– Полярная?

– Да.

Помолчав, она продолжала:

– Полярная… это, значит, чьего-то поля, так?

Антон улыбнулся:

– Ну, как тебе сказать. Если небо – это поле, то это – главная его звезда.

Она вздохнула.

– Да…

– Что?

– Как у Господа всё на местах-то…

Антон обнял её, прижался губами к щеке и вдруг почувствовал солоноватый привкус слёз.

– Что с тобой, Танюша?

– Да ничего… – улыбнулась она, неловко обнимая его за шею и притягивая к себе, – это я так… от радости…

И добавила горячим шепотом:

– Люблю я тебя, соколик мой, больше жизни…

Антон взял её лицо в свои ладони и стал покрывать поцелуями.

– Таня. Милая, добрая Таня…

Он тряхнул головой, словно пытаясь вместе с хмелем стряхнуть эти живые, мучительно родные картины юности.

Тогда, лёжа в душистом сене, они не знали, что случится через неделю. Два юных влюблённых существа. Судьба безжалостно разъединила их, убив Татьяну молнией…

Хоронили её всей деревней.

В переполненной сельской церкви пахло ладаном, свечами и деревенской толпой. Низенький седобородый отец Никодим неспешно помахивал кадилом, и звук брякающей цепочки странно переплетался с пением немногочисленного хора…