Ночь в Лиссабоне - стр. 33

– Точно так же я мог вспомнить о сифилисе или туберкулезе. Просто это первое попавшееся под руку, самое близкое.

– Близкое? – Шварц не спускал с меня неподвижного взгляда. – А я говорю вам, что это самое далекое. Самое далекое! – повторил он.

– Хорошо, – согласился я. – Пусть самое отдаленное. Я употребил это только в качестве примера.

– Это так далеко, что недоступно пониманию.

– Как всякое смертельное заболевание, господин Шварц.

Он молча кивнул.

– Хотите еще есть? – спросил он вдруг.

– Нет. Чего ради?

– Вы что-то говорили об этом.

– Это тоже был только пример. Я сегодня с вами успел уже дважды поужинать.

Он поднял глаза:

– Как это звучит! Ужинать! Как утешительно! И как недостижимо, когда все исчезло.

Я промолчал. Через мгновение он уже спокойно продолжал:

– Итак, кресла были желтые. Их заново обили. И это все, что изменилось здесь за пять лет моего отсутствия; пять лет, в течение которых судьба с иронической усмешкой заставила меня проделать дюжину унизительных сальто-мортале. Такие вещи плохо вяжутся – вот что я хотел сказать.

– Да. Человек умирает, а кровать остается. Дом остается. Вещи остаются. Или, может быть, их тоже следует уничтожать?

– Нет, если человек к ним равнодушен.

– Их вообще не нужно уничтожать, потому что все это не так важно.

– Не важно? – Шварц опять обратил ко мне расстроенное лицо. – О, конечно! Но скажите мне, пожалуйста, что же еще остается важного, если вся жизнь уже не имеет значения?

– Ничего, – ответил я, зная, что это было и правдой и неправдой. – Только мы сами придаем всему значение.

Шварц быстро отпил глоток темного вина из бокала.

– А почему бы и нет? – громко спросил он. – Почему бы нам не придавать всему значение?

– Ничего не могу ответить. Все это было бы глупой отговоркой. Я сам считаю жизнь достаточно важной.

Я взглянул на часы. Был третий час. Оркестр играл танго. Короткие, приглушенные звуки трубы показались мне отдаленной сиреной отплывающего парохода. «До рассвета осталось еще часа два, – подумал я. – Тогда я смогу уйти». Я пощупал билеты в кармане. Они были на месте. Минутами мне все это казалось миражом; непривычная музыка, вино, зал с тяжелой драпировкой, голос Шварца – на всем лежала печать чего-то усыпляющего, нереального.

– Я все еще стоял у входа в комнату, – продолжал Щварц. – Елена взглянула на меня и спросила:

– Ты чувствуешь себя здесь чужим?

Я покачал головой и сделал несколько шагов вперед, чувствуя себя как-то странно. Вещи будто собирались броситься на меня. Снова у меня сжалось сердце: может быть, и Елене я тоже стал чужим.