Низвергая сильных и вознося смиренных. Kyrie Eleison - стр. 23
Гвидо одобрительно кивнул головой и направился внутрь базилики, захватив с собой двух дюжих молодцов, по всей видимости не слишком отягощённых совестью, так как четверть часа тому назад они же вдохновенно рубили двери святой церкви. Слуги слепили из листьев затычки себе в уши, граф самонадеянно посчитал это для себя излишним.
Папа Иоанн к тому времени перестал молиться и сидел на ступенях кафедры, наблюдая, как к нему приближаются палачи. «Вот и всё, вот и конец моему понтификату», – думал Иоанн, перед глазами которого вдруг встали сцены его коронации, состоявшиеся четырнадцать лет назад. Ах, если бы к нему хотя бы на мгновение вернулись те силы, он незамедлительно бросился бы с мечом в руке навстречу этому надменному тосканскому графу, и мало бы нашлось тех, кто не посочувствовал бы в этот момент самоуверенному тосканцу!
– Граф Гвидо, осознаёте ли вы, что сейчас совершаете? – Папа удивился собственному голосу. Он вроде бы и не собирался ничего говорить этим людям.
– Я беру под стражу того, кто узурпировал престол Святого Петра и до последнего дня своего вредил кафолической церкви.
– Что вы в этом понимаете, мессер Гвидо? Ваш поступок не останется без наказания со стороны Господина нашего, и гнев Его вы почувствуете очень скоро. Быть может, я не увижу уже больше капель очистительного дождя и цветения трав и деревьев, но также и вы не увидите это снова, ибо не доживёте до следующей весны и будете призваны Создателем всего сущего, который рассудит нас с вами.
Гвидо вспомнил слова Мароции и мысленно упрекнул себя за опасную глупость. Но было уже поздно. Слова были сказаны, пусть в следующую секунду слуги и запихнули в рот епископу Рима очередной наспех сделанный кляп.
Папу вывели на площадь и усадили на камни, как рядового пленника. Рядом с ним, по-прежнему на коленях, стоял его брат, других пленных Мароция уже успела отпустить, дав им на прощание несколько наставлений.
Враги встретились взглядами. Столько раз Мароция за все эти годы мысленно рисовала себе сцены мести своему ненавистнику, столько раз она сочиняла полные желчи и победного презрения монологи, адресованные Тоссиньяно, – а пришёл момент торжества, и она, к немалому своему изумлению, вдруг обнаружила, что ей совершенно нечего сказать. Победительница пап чувствовала в душе теперь редкостное опустошение и – невероятно! – определённую жалость, пусть скорее не к поверженному врагу, а к тому, что её долгое противостояние, полное побед и огорчительных поражений, во многом составлявшее смысл её существования, сегодня подошло к концу.