Никто не видел Мандей - стр. 1

Это история исчезновения моей лучшей подруги. Того, как никто, кроме меня, не заметил этого исчезновения. И того, как никому не было дела до этого, пока ее не нашли… год спустя.

Я знаю, о чем вы подумали. Как может исчезнуть целый человек, тем более подросток, и чтобы никто не сказал ни слова? Допустим, если б в один ужасный день солнце взошло, а потом пропало с неба, кто-нибудь уж точно поднял бы тревогу, верно? Но, как говорит моя мама, не все вращаются вокруг одного и того же солнца. Я никогда не понимала значения этой фразы, пока Мандей не исчезла.

Вы ни за что не подумали бы, будто нечто подобное может случиться в Вашингтоне, городе, полном самых могущественных людей в мире. Никто даже вообразить не мог, что такое может произойти буквально на заднем дворе президента. Именно так думали мы, жители юго-восточной части Вашингтона, округ Колумбия. Если все твердят, что мы живем в тени государственной столицы, то как может одна-единственная пропавшая девушка перевернуть все вверх дном?

Мой врач утверждает, что я не должна больше об этом говорить. Но потом вышел подкаст, заново пересматривающий все произошедшее и ставящий это под сомнение. Кто-нибудь всегда способен увидеть ту или иную историю по-другому – как это бывает с розовым цветом. Одни видят арбузный и фуксиевый, другие – коралловый и лососевый. Но в конечном итоге это оказывается старый добрый розовый.

Для меня эта история началась за день до первого дня учебы в восьмом классе. Нашего последнего года в средней школе – я думала, что это будет лучший год в нашей жизни…

– Мам, ты не видела Мандей? – спросила я, едва выйдя из терминала в Вашингтонском национальном аэропорту имени Рейгана. Мои волосы все еще были заплетены в афрокосички, а кожа опалена южным солнцем до коричневого цвета.

– Ну ты даешь! Не могла хотя бы поздороваться сначала? Я тебя тоже все лето не видела, – хмыкнула мама, широко раскинув худые руки, и я радостно бросилась в ее объятия.

Каждое лето мама отправляла меня на два месяца в Джорджию к бабушке. Мы с Мандей обменивались письмами с забавными рисунками и статьями, вырезанными из газет, делились последними сплетнями и рассказывали друг другу, какую музыку слушаем сейчас. Но это лето было другим. Мандей так и не ответила мне ни разу. Без ее писем лето ползло медленно, словно сбежавшая из террариума черепаха. Я любила бабушку, но очень скучала по своей комнате, своему телевизору, а больше всего по Мандей.

Отражения огней мерцали в воде Анакостии[1], когда мы проезжали по мосту на авеню Мартина Лютера Кинга-младшего, а вдали виднелся бейсбольный стадион «Нейшнлс»[2]. Когда мы сворачивали на Гуд-Хоуп-роуд, я заметила старые плакаты, все еще висевшие на заброшенном здании на перекрестке: «Сохраним «Эд Боро»! Это наша община! Это наш дом!»

Мама заблокировала дверцы машины, напряженно выпрямив спину. Как истинная южанка, она никогда не чувствовала себя в безопасности в большом городе, хоть и жила здесь с моего рождения. Чтобы отвлечь ее, я рассказала про письма без ответа. Она пожала плечами, целиком сосредоточившись на управлении машиной, – вечером движение на дороге было очень плотным, – и пробормотала:

– Может быть, она просто не дошла до почты…

Но для меня это прозвучало как полная бессмыслица. Мы специально копили деньги и купили достаточно почтовых марок, чтобы нам хватило их на восемь недель разлуки. Моя бабушка не любила, когда дети играли с ее телефоном, а моя кузина постоянно занимала линию, болтая со своим парнем. Мандей знала, что я терпеть не могу писать, но мы обещали друг другу поддерживать связь, а обещание нельзя вот так просто взять и нарушить. Особенно если даешь его своей лучшей подруге, которую знаешь с первого класса.

– Я не знаю, Горошинка, – сказала мама, остановившись на светофоре возле винного магазина и нервно махнув рукой через окно машины кому-то знакомому. – Наверное, она была чем-то очень занята. Но когда она узнает, что ты вернулась, то наверняка сразу же примчится.