Николай Самохин. Том 2. Повести. Избранные произведения в 2-х томах - стр. 44

– Опять эти пельмени! – завопил я. – Когда ты расстанешься со своим мещанством?!

– Господи! – сказала жена, уронив руки. – Чем же тебя кормить?

– Сухарями! – топнул ногой я. – Рыбными консервами! Печеной картошкой!

– Слушайте нас ежедневно с восемнадцати до двадцати часов, – вмешалось радио…

– …Здравствуйте, товарищи! – сказало оно утром. – Начинаем урок гимнастики… – Первое упражнение – бег на месте. Раз, два, три, четыре!..

Я бежал и прислушивался к сопроводительной музыке.

Там, где речка, речка Бирюса,

Ломая лед, шумит, поет на голоса…

– выговаривало пианино.

«Ну да, – горько думал я. – Она там шумит, поет, а я здесь… Бег на месте. Тьфу!»

Во время обеденного перерыва ко мне подошел Белов.

– А диванчик тот – помнишь? – я вчера купил, – похвастался он.

– Диванчик? – сардонически сказал я. – Диванчик-одуванчик? Пташечки-канареечки? О, люди!.. И сказок про вас не напишут, и песен про вас не споют!..

– А про вас споют? – обиженно спросил Белов.

«Верно, – думал я, шагая в столовую. – Конечно, он прав. И про нас не споют».

Между первым и вторым блюдами динамик на стене осипшим голосом сказал: «Начинаем передачу «Шуми, 39 тайга».

Снег, снег, снег, снег

Снег над палаткой кружится!

Народный судья хотел примирить нас с женой. Но я посмотрел на него с глубоким отвращением и сказал:

– А вы на земле проживете, как черви слепые живут!

Это и решило исход дела.

Нас развели.

Через месяц я сидел в дремучей тайге у костра.

Позади меня стояла палатка. Впереди меня лежало болото.

Слева возвышался утес. Справа чернела пропасть.

Хотелось домой. К телевизору. К диванчику. К пельменям.

Я вздохнул и повернул рычажок транзистора.

– С порога дорога зовет на восток,

– Запел знакомый баритон.

Дальше на восток было некуда.

СОЛИДАРНОСТЬ – ПРЕВЫШЕ ВСЕГО

Я сидел на своем обычном месте и занимался своим обычным делом. Ко мне подошли Мишкин и Машкин. Выражение на лицах у них было такое, словно им только что поднесли по столовой ложке скипидара.

– Ты знаешь, что сделал Гришкин?! – выпалили Мишкин и Машкин.

– Что он такого сделал, этот Гришкин? – сказал я. – Что он этакого учинил, бродяга? Ограбил кассу взаимопомощи? Насыпал в титан толченого стекла?

– Нет, – сказали Мишкин и Машкин и покачали головами.

– Нет.

И по тому, каким зловещим голосом произнесли они свое «нет», я понял, что вина коллеги Гришкина ужасна и неискупима.

– Он, подлец, распускает гнусные слухи про Мишкина. – Это сказал толстячок Машкин, а сумрачный Мишкин оскорблено вздохнул и побагровел.

– Говорит, будто когда Мишкин уходит на работу… – Тут Машкин наклонился к моему уху и остальное договорил шепотом.