Ни днём, ни ночью - стр. 22
– А в тебя сколь ни плюнь, все мало. Зараза к заразе не пристает. Вот делать мне нечего, кроме как об тебе думать. Тебе мой горб покоя не дает, ты и майся, – Раска огляделась, приметила торжище. – Тут сойду.
Сползла с телеги, едва не упала: серебро в горбу тяжелее стало, придавило.
– Все что ль? Так и уйдешь? Ярина, чего неласковая такая? Взглядом подари, слово теплое кинь. Изведусь ведь в разлуке, – пригожий смеялся едва не до слез.
– Благо тебе, Хельги Тихий, – Раска хоть и злобилась, но порешила не ругаться: довез парень до Извор, как и обещался. – Пусть сберегут тебя боги. Да и ты себя береги. Добрый путь.
И повернулась уйти, да Тихий остановил:
– Погоди, – сошел с седла, встал близко. – Ярина, сколь зим тебе? Взгляни-ка на меня.
– Отстань, сказала, – Раска отскочила от воя. – Ступай уже, отлипни ты от меня, докука.
И скоренько метнулась в толпу, какая уж собралась у торжища.
Шла промеж людей, едва рот не открыв: народу-то, скотины всякой, домков. По любопытству не сразу и заметила, что пятятся от нее, пока одна щекастая бабёнка не крикнула:
– Батюшка Род, никак кикимора вылезла. Ой, люди добрые!
Раска сразу разумела, что ей несдобровать, а потому подхватила полы кожуха и побежала прочь от торга, петляя зайцем. По улице неслась, все к заборцам жалась, а уж когда выскочила из городища, борзо припустила к леску, угадав за ним реку.
Плутала долго, пока не нашла тихое место: сосенки кривенькие, песочек да водица быстрая.
– Велес Премудрый, благо тебе. Ужель выбралась?
Огляделась сторожко и принялась распутывать плат, какой надоел до оскомины: упали тяжелые долгие косы на грудь.
В тот миг хрустнула ветка! Вдовица подскочила и обернулась.
– Щур меня! – Хельги стоял у сосны, – Морок потешается! Раска?
Пока глазами хлопала, что твой теля, Тихий уж шагнул ближе, прищурился:
– Говори, нежить, играешься со мной? В мертвячку перекинулась? При мне меч в Перуновом пламени опаленный, он в навь тебя спровадит, – Хельги вытянул блескучий клинок и двинулся к Раске.
Та разумела, что живи может лишиться, взвизгнула и бросилась бежать. Но Тихий оказался быстрее: в два шага догнал, ухватился крепкой рукой за горб да дернул. Раска только и успела что вскрикнуть, а уж оказалась на земле. Сверху навалился тяжелый Хельги.
– Эва как. Проворная кикимора. А голос-то девичий, не сиплый.
А Раску заело! Придавил глумливый, дернуться не дает:
– Пусти! – озлилась страшно, зашипела. – Пусти, порешу!
А миг спустя, глянула на Хельги да затихла. Не боялась уже, но изумлялась тому, сколь тяжелы его руки, какие держали ее крепко, но боли не чинили. Как пригожи ровные брови парня, как широки плечи и как много печали в складке на лбу. А в глаза ему заглянула, так и вовсе потерялась: во взоре и радость, и горечь полынная, и свет чудной, какого доселе не видала.