Незнакомцы. Найти в Тиндер себя. Количество рваных историй - стр. 1
Это финал истории
Все эти люди вокруг меня – лишь те, с кем я себе нравлюсь. Подруги, мужья, консьержки, любовники, риелторы, маникюрши.
Они знают меня годами. Резкую, смелую, прекрасно образованную, но аристократично матерящуюся. Прямолинейную до хлопка. В красивых бесконечных шмотках, с дорогими непонятно откуда сумками. Спящую до обеда. Никогда не создававшую что-то с большим трудом. Далекую от труда.
Не готовит, но любит борщ.
Курит в машине.
Громко, но не пошло смеётся.
Два брака к тридцати двум.
Все легко.
Вазы вечно с цветами.
Часами смакует детские травмы с душевными отклонениями.
– Сотни раз я рассказывала историю с моим отцом. В последний раз я видела его, когда мне было пять. Его не было в моей жизни. Я ничего от него не получила. Сотни раз люди слушали меня и восхищались. Открывать незнакомцу свою больную тему – бесстрашие. Получая от тебя такой аванс уязвимости, человеку ничего не остаётся, как отдать что-то взамен. Только мне плевать на историю с моим отцом. Могу выйти на трибуну и разыграть ее в лицах. Моя больная тема – история с моей матерью. И ее я не расскажу никому. Манипуляция? Манипуляция.
– Ты хоть знаешь, что под твоей маской. Знаешь свою больную тему. Я сдираю с себя кожу почти каждый день. Показухи ради. Чтоб таких же голых вокруг увидеть. Но ни разу не чувствовала, что это по-настоящему. Я даже сама не знаю, что так тщательно прячу и контролирую.
– А с телом как? Что-то чувствуешь?
– То есть?
– Ты где сейчас?
– В Лондоне. На террасе сижу, в кресле, курю сигарету.
– Тебе удобно?
– Да… Мм… Погоди… Не знаю…
– Не спеши, прислушайся.
– Икры давит. Подняла и положила ноги на стул напротив, он металлический и впился в икры.
– Положи ноги по-другому.
– Готово.
– А курить хочешь?
– Ха-ха. Нет.
– Затуши сигарету.
– Готово.
– Сделаем одно упражнение?
– Давай. Только не проси меня затушить сигарету об свою ногу. Я ведь смогу.
– Знаю.
– Давно потерялась в уровнях физической боли. То ли не болит, то ли пора пить таблетку, то ли вызывать скорую.
Я не нравлюсь себе, когда с мамой на кухне. Недовыросшая, недосостоявшаяся, недолюбленная. Жалкая.
Два развода к тридцати двум.
Амбиций да гонора выше крыши, а сделано ноль. К тридцати двум.
От этого ещё и раздражительная, взъерошенная как жалкая бесполезная птица.
Будто мама знает неприглядный секрет, что я скрываю от всех. Она знает, а я не знаю. И он стыдный ужасно, делающий мое существование абсолютно бессмысленным, лишающий меня хоть какой ценности.
Единственный человек, с которым мне приходится общаться тряпичной куклой-перчаткой себя жалкой. Остальных таких зрителей я истребила. Да и как общаться? Раз в неделю по видео в воцапе. Мама в воцапе всегда на своей кухне. Желтоватый стол, покрытый лаком. Светлая столешница за спиной. За окном стадион с расчерченными зелёным беговыми дорожками. Мама в свободной светлой футболке или в одном из хлопковых принтованных платьев, что я подарила. Зеленое или терракотовое. Я – всегда по-разному. Лондон, Кенсингтон, викторианский особняк, камин и фисташки. Темноватый пляж Эль Дюк, Испания, салатовое полотенце. Колониальный завтрак на глазах у Сахарной Головы в Рио. В вечернем платье, в мужской сорочке, в мокром купальнике. И каждый раз я – жалкая, проигравшая, несостоявшаяся, мечущаяся по миру и мужским сорочкам, с обрубленными корнями. Вижу ее в телефоне, и вдруг чувствую все это в себе разом, отчетливо вдруг чувствую, как устала от неопределенности. Как не удалась. Мама – всегда встревоженная, не знающая, как вести себя со мной, улыбающаяся невпопад, зачем-то рассказывающая про совсем чужих нам обеим людях.
От результатов очевидного нарушения пищевого поведения спасает только, наверно, генетика. Ощущение постоянной тревоги и пустоты заставляет отвлекать и заполнять. А заполнять себя проще всего едой. На свиданиях в ресторанах на тебя смотрят. А дома нет. Стала покупать продукты только на один приём пищи, иначе могу съесть абсолютно все, что бы не купила, за раз. Абсолютно не испытывая чувства голода.