Незнакомцы на мосту - стр. 11
А потому мы с Абелем много беседовали. И обменивались письмами. В чем-то соглашались, о чем-то горячо спорили. Речь шла о его собственном деле, об американской системе правосудия в целом, о международной обстановке, о современном искусстве, о содержании домашних животных и правильном уходе за ними, о теории вероятностей в высшей математике, о шпионаже и о контрразведке, об одиночестве человека, на которого ведется охота, и даже о том, следует ли предать его тело кремации, если Абелю суждено умереть в тюрьме. Сфера его интересов представлялась столь же обширной, как и его познания.
Но я с самого начала должен сообщить, в чем Абель мне так никогда и не признался. Он ни разу, ни одним словом не обмолвился, что вся его деятельность в Соединенных Штатах проходила под контролем из Советской России, по приказу из Москвы. Вам это может показаться невероятным, но такая возможность теоретически действительно существовала. Он мог оказаться полковником КГБ, который занялся шпионажем против США по собственной инициативе. Однако я всегда исходил из того, что доказательства вины самого Абеля, как и советских властей, пославших его со шпионским заданием, совершенно неопровержимы. Вся система защиты в суде строилась мною на этой предпосылке. Более того, Абель, прекрасно осведомленный о моей убежденности, деликатно принимал ее как должное и никогда не отрицал правды. Но в то же время, повторяю, ни разу прямо не допустил такого признания вслух. Даже в частных разговорах со мной.
Почему, как вы думаете? Неужели он считал меня человеком наивным, тайным сторонником советской системы или сбитым с толку юристом? Отнюдь нет. Если основательно проанализировать ситуацию, то такое откровенное признание не только противоречило бы всем его инстинктам, выработанным тридцатилетней железной дисциплиной, но, что гораздо важнее, не являлось необходимым для его защиты в суде. А именно этот пункт стал главным критерием при обсуждении нами юридической стороны дела. Однажды я попросил его назвать свое подлинное имя. Он некоторое время раздумывал, а потом задал вопрос мне:
– Эта информация необходима вам для моей защиты?
– Нет, – честно ответил я. Он притопнул ногой и предложил:
– Тогда давайте обсуждать по-настоящему насущные проблемы.
К тому же он с самого начала понял всю парадоксальность ситуации, в которой оказался я, став его назначенным судом адвокатом. Он знал о моей убежденности в том, что, обеспечивая ему честную защиту, я тем не менее буду продолжать служить своей стране и выполнять профессиональный долг. Но видел он и различие между информацией, необходимой для защиты своих законных прав, и прочими данными, которые могли не представлять интереса в суде, зато очень интересовали американскую контрразведку. Откровенность в сочетании со сдержанностью требовалась от обеих сторон и соблюдалась ими.