Нежный театр - стр. 49
– Зима кончится, а там, значит, и на юга, – сто раз как заведенная повторяла она, словно торопила машину, погоду, снег.
___________________________
– Мам, да за бесценок я взяла, мам, да, прям под первоснегом, мам, я и брусники взяла, замочим, мам, я сразу банки три замочу, – размякнув дома, вливала моя жена патоку теще.
Она словно специально через каждое слово говорила «мам», и я, находясь в другой комнате через дверь чувствовал ее скошенный на меня соглядающий взор. Ее и ее матери. Моя мать на меня не смотрела. Этим усеченным словом они ведь так мешали ей проявиться.
Они обе прилипали к телефону перед тем как отойти ко сну. Время, потраченное на предсонный разговор, измерялось тоже съестной мерой. Его энергии хватило б чтобы сварить два яйца вкрутую. Не куриных, впервые подумал я. Людских, людских.
На «первоснеге, мам» я сделал шаг к окну. Мы ведь счастливо проживали на отвесном одиннадцатом этаже. Но она слишком быстро вернулась.
Она, подойдя ко мне, плотно оттеснила меня от приоткрытой створки и резко закрыла раму на шпингалет. Почти на замок. «Но есть другие способы», – быстро и самодовольно подумал я.
Переполненная словами, что всегда торчали из нее, как сырые грибы из туеска, она не говорила со мной. Я ведь предстал пред ней конченым человеком. И я понял без тени сожаления, что это – навсегда. Я предстал и перед собой всего лишь ее досадным промахом и нерасчетливой ошибкой. Она ведь не послушалась тогда своей премудрой матери. И семья меня не исправила.
В этот миг мне ужасно захотелось завести некрупную собачку.
Ну, хотя бы кошку тигровой зеленоватой масти.
Я бы согласился и на парочку серых мышек-норушек.
О, розовый крохотный нос, усики из лески нулевого калибра.
С мыслями о мышах, глубокой ночью, может быть, уже под утро, я тихо вышел в нашу веселую ванную, полную жениных примочек, баночек, коробочек и тюбиков. Ничего моего в ней не было. Я всегда странно здесь себя чувствовал, якобы мне непременно надо наложить на свое лицо, по меньшей мере, на его не заросшие части, густой грим, сделать притирания или что-то еще, что совсем не надо делать полусонному мужчине. Я увидел свои белейшие трикотажные трусы с желтым выразительным пятном, они не обтягивали гениталий, а пузырились, темная волосня тянулась, поднимаясь по впалому животу, на моей высокой шее не было креста.
– Ты – нехристь, – тихо и вкрадчиво сказал я ему.
«Почему нехристь – женщина?» – подумалось мне.
Я с минуту смотрел в зеркало, ничего такого не находя в том, кто пристально смотрел из толщи стекла. Тот персонаж удивительно, неотличимо и скучно походил на меня.