Незаконченный ритуал - стр. 3
2
Двадцать восемь часов назад. Квартира Мирона Ярушкина.
На клеёнчатой скатерти аккуратно разложены десять стопочек по пять лотерейных билетов. Окно плотно зашторено. Горела настольная лампа – неярко, только чтобы дать сверить цифры, не ошибиться и поддержать душевный трепет. Утренний телевизионный эфир Мирон пропустил, потому проверял билеты уже ночью. Он вернулся с работы в десять, принял душ, наполнил желудок пельменями и, бросив посуду в раковине, присел за ветхий стол.
Мирон проверил билеты. В общей сложности выиграл двадцать семь тысяч рублей – это минус затраты. Неплохо, но и нежирно.
Откинувшись на спинку стула, Мирон Ярушкин потушил экран телефона с таблицей последнего розыгрыша, закинул руки за голову. Спина зудила от подсохших царапин, оставленных возбуждённой женщиной негроидной расы, стул ворчливо скрипел, оттого что стар и визглив, как бабка, у которой был куплен. Вся мебель в квартире также была потёртая, жухлая. Мирон считал себя коллекционером или, скорее, ценителем видавших виды вещиц. В разболтавшихся креплениях, трещинах на ножках, ржавчине и протёртых задами тканых покрытиях – он представлял прежних владельцев, рисуя их румяными, пухлыми, с дырявыми бубликами в руках. Женщины были в цветных сарафанах и платках, мужики в косоворотках на кряжистых плечах, дети сопливые, крутящие в ладошке сладкий петушок.
Скрипучий стул он купил у старухи во Владимирской области. Хотел выторговать ещё и сундук: с виду совсем рухлядь, а как откроешь – зачитаешься. Вся крышка и короб с той стороны обклеены ещё дореволюционными газетами, с обрывками статей о провинциальных историях и рекламой продуктовых лавок во Владимире.
Но сундук так и остался в деревенском доме – не сошлись в цене. Бабка просила аж триста евро. Ушлая попалась старуха – учёная. Зато повезло с её соседкой через пыльную дорогу. У тётки лет пятидесяти пяти всего за тысячу рублей он приобрёл самовар, которому больше двух веков. Радости было три моря и океан. Мирон сразу забыл о сундуке, тем более что тот был огромен и места занимал нерачительно много; влез бы он в «Ниву» или нет – тоже неизвестно, а квартира у него всего две комнаты в трёхэтажке. «Ничего… обойдусь стулом и самоваром, – бодренько подпевал песням по радио Мирон. – Ручки подкрутим, дырки залудим, бока «пузатому» натрём, и будет у меня прекрасная вещь! Поставлю на видное место, хоть на подоконник и буду любоваться».
Проживал Мирон в посёлке рядом с подмосковной Ивантеевкой. Его предаварийный дом подобно мебели в квартире. Диван похож на затхлый подъезд, он попахивал несвежестью прежних хозяев и стонал по ночам, словно ступени под ногами нетрезвых жильцов; торшер в углу, как крыша из шифера: по весне кое-где протекала, и лампочки на чердаке нет с Ельцинских времён. В одной комнате, где большую часть времени проводил Мирон, много старой мебели, в другой – беспорядок, как в подвальных кладовках. Однажды Ярушкин встретил там чёрную кошку, пробравшуюся через открытую форточку. Он сначала обрадовался гостье, но потом приметил вторую кошку, тоже чёрную, только на лбу белый рисунок. Вторая выглядывала из-под солдатской железной койки, заваленной хламом и радиоприёмником сороковых годов. Тогда Мирон выгреб из кучи стиральную ребристую доску, на которой в Ярославской губернии в речке бельё драили и, размахивая ею, прогнал обеих зверюшек, чтоб запаху не осталось. Хотя какой от кошек запах, только радость и драные обои.