Невеста Пушкина. Пушкин и Дантес (сборник) - стр. 30
– Может быть, сто двадцать – какое дело? Хотите один мыться – купите баню на три часа, никого не пустят, мойтесь, пожалуйста! – горячо защищает свои бани Кобахидзе.
– Непременно! А чем же баня тифлисская похожа на грузинский настоящий шашлык? – лукаво спрашивает Пушкин.
Общий хохот. Крики:
– Браво, Александр Сергеич!
Но Кобахидзе не теряется и не обижен. Он объясняет Пушкину:
– Я сказал: так же оригинально… только с другой точки! Берется для этого целый бык… такой огромный буйвол, – целая туша, и вот ее жарят…
– Как? В печке? – удивляется Пушкин.
– Как шашлык! Такой ог-гонь большой, костер, и на толстый железный прут туша… – ретиво рассказывает Кобахидзе.
– И неужели может прожариться?
– О-о!.. Но в буйволе теленок! – торжественно поднимает палец кверху Кобахидзе.
Пушкин вставляет кротко и терпеливо:
– Я вижу, что теленком не кончится!
Общий хохот покрывает эти кроткие слова поэта.
– Вы совершенно правы, Александр Сергеич! В теленке – баран, – возглашает Кобахидзе.
– Позвольте мне досказать: в баране – индюшка! Так? – спешит докончить Пушкин.
– Гусь! Не индюшка, нет, – гусь!
– Совсем как деревянные пасхальные яйца: в синем – красное, в красном – желтое et cetera! – замечает Пушкин. – Не-ет! От такого шашлыка увольте! Сгореть все это может, конечно, но чтобы прожарилось, как следует, со-мне-ва-юсь!
Входят несколько человек кавказцев с прутьями дымящегося шашлыка, и Кобахидзе, указывая на прутья, кричит:
– Александр Сергеич, вы правы! Этот шашлык лучше того, но только и этот – то же настояще-грузинский! Имеретинцы – вот те из простой обыкновенной курицы тоже могут делать чудо: блюдо богов.
И вот, когда все заняты стаскиванием шашлыка с прутьев, и кипит общее оживление, вдруг раздается вдали за деревьями мелодия, производимая каким-то восточным инструментом.
– Что это? – спрашивает, прислушиваясь, Пушкин.
– Это зурна! – объясняет Ломидзе.
– А-а! Какая прелесть! Зурна! – Пушкин даже подымается, вглядываясь в темноту.
– О-о! Зурна!.. Это… – И Кобахидзе поднимает палец и крутит головой. Но тут к мелодичной зурне присоединяется какой-то другой инструмент, более сильный.
– А-а… Это что-то будто бы мне знакомое! – оживляется еще более Пушкин.
– Это волынка… Имеретинская волынка – инструмент чабанов, – говорит Савостьянов. – Когда они пасут барашков в горах и играют на своих волынках там, на высотах, – это производит большое впечатление!..
– О-о, наши чабаны! Это такой народ, Александр Сергеич, – молодым собакам своим уши режут, в катык… как это сказать? мочают, собакам кидают, – на, ешь! Собака свои уши – ам! О-очень тогда злые бывают!