Невеста - стр. 58
Выяснить это несложно.
Глава 10
Перемены
Торхилд знала, что ей нельзя возвращаться. В своем письме дядя четко объяснил, как следовало поступить. А она струсила. Сидела, читала, перечитывала и трусила.
Нож ведь был, Макэйо нарочно оставил его, мол, пусть Торхилд сама решит, чего ей хочется. И она решалась… минут десять. То тянулась к ножу, трогала костяную его рукоять, то руку отдергивала. Совсем было осмелилась, приставила лезвие – длинное, острое – к груди… и поняла, что не сможет.
Она боли боится!
С детства!
И нож выпал из руки.
– Правильно, – сказал тогда Макэйо, поднимая его. – К чему умирать? Жизнь любить надо. Радоваться. И я обещаю, что буду добр к тебе.
В какой-то мере он сдержал слово.
– Сначала тебе будет плохо, но потом привыкнешь.
И он оказался прав: постепенно Торхилд привыкла. К комнатам, из которых нельзя выходить, к немым слугам, к удивительным вещам – самым разным, собранным со всех уголков мира, но бесспорно прекрасным, ибо Макэйо умел ценить красоту.
– Я собираю редкости, – признался он как-то. – Такие, без которых мир обеднеет. И разве моя коллекция не чудесна?
Живые кристаллы в хрустальном шаре. И мраморная дева, поднятая рыбаками со дна морского, источенная временем, но все еще красивая. Обсидиановые клинки, рожденные на дне вулкана. И трубка с тонким, длинным, в полтора локтя, мундштуком из кости доисторического зверя. Трубку украшала резьба – тысяча крохотных картин, разглядеть которые получалось лишь под лупой.
Веера, картины, камни. Кубки из поющего стекла.
Или вот Тора.
Макэйо заботился о своих редкостях. Но он исчезал, порой надолго, и оказалось, что одиночество куда страшней его внимания.
Единственным спасением стали книги.
Библиотекой ей разрешено было пользоваться. И музыкальной комнатой. И студией со стеклянными стенами. Торхилд приходила даже не затем, чтобы рисовать, просто садилась у окна, не смея касаться отполированной поверхности руками, – Макэйо не выносил малейшего беспорядка, – и смотрела на лес, думая о том, как однажды до него доберется. Она не замышляла побег, понимая, что бежать ей некуда, но лишь представляла себе свободу. Такую близкую и совершенно невозможную.
Получила.
– Прости, дорогая, – Макэйо Длинный Шип говорил ласково, – но я не могу взять тебя с собой, как не могу остаться. Я буду помнить о тебе, обещаю.
Торхилд не поверила: за четыре с лишним года она научилась читать его ложь, но не обиделась. На Макэйо сложно было обижаться. Он же заставил ее переодеться и сам, встав на колени, завязывал шнурки на ботинках.
Он вложил нож в руку, тот самый, которым Торхилд так себя и не убила.