Несерьезные комедии про любовь - стр. 14
>Лена(смеется). Подумаешь. Я же в колготках была. Зато в классе стало тихо. На другой день ребята партами меняться стали. Очередь установили. Те, кто на Камчатке сидел, самые что ни на есть балбесы, на первых партах устроились. Прием сработал. Они мне Островского на пятерку сдали.
>Нина. За что же тебя погнали?
>Лена(смеется). За одного следопыта. Я не заметила, как он под парту залез, а тут их наставник заходит, майор краснорылый. Все вскакивают, а пацану из-под парты никак не вылезти. Майор спрашивает: «Сидоров, почему ты под партой сидишь?» «А мне оттуда, – отвечает, – нашу учительницу Елену Андреевну лучше видно». В классе хохот. Майор меня – в коридор, лекцию про мое неуставное поведение прочитал, просил больше не приходить.
>Нина. Словом, практика накрылась, конец истории.
>Лена. Практика накрылась, только истории не конец. Было и продолжение.
>Нина. Неужто роман с суворовцем?
>Лена. Нина, ты была когда-нибудь в ночном клубе, где стриптизерши работают?
>Нина. Не была. Меня это искусство как-то не интересует.
>Лена. То, что тебя не интересует, это неудивительно. Но если мужикам до фени, когда перед ними женщина раздевается, это уже, извини, извращение или вообще конец цивилизации.
>Нина. Зачем же они к вам ходят?
>Лена. Образ жизни такой. Ночные мотыльки. Бессонницей маются, от дневных забот бегут. Кто в компании приходит, кто со своей девчонкой, кто в одиночку коньяк сосет. Ты знаешь, Нина, что самое гнусное, когда стриптиз работаешь?
>Нина. Догадываюсь. Раздеваться перед чужими мужчинами.
>Лена. Нет, Нина, это не самое гнусное. К этому привыкаешь. Артдиректор без стука в раздевалку лезет – к этому тоже привыкаешь. Самое гнусное в том, что ты на конвейере стоишь. Одна раздевается, потом другая, потом третья, потом до тебя очередь доходит. Они, гости наши дорогие, нас, как лошадь на манеже, оценивают: у кого груди торчком, у кого зад петушком. А то и вовсе спиной к площадке сидят. Ты для них бесплатное приложение к интерьеру и говядине. Жуют, о чем-то разговаривают, смеются. Не до тебя им. У них своя жизнь, свои интересы, свои женщины. Отработаешь, как мартышка у палки, бельишко подхватишь – и в раздевалку. И хоть бы в ладошки похлопал кто-нибудь за твой стыд, твою работу!.. Так вот один захлопал, когда я работала. Смотрю – знакомый майор, который меня из Суворовского выставил. В гражданском костюме сидит, но я его красную рожу сразу узнала. Дождался меня у подъезда, когда я домой уходила. «Извините, – говорит, – очень сожалею, что вас из-за того случая из университета уволили». «Никто, – говорю, – меня ниоткуда не увольнял». «Зачем же, – спрашивает, – вы этим делом занимаетесь?» «Служба, – говорю, – у меня такая. За деньги работаю». «За деньги? – удивляется. – Ведь это нехорошо как-то, безнравственно». «А мальчиков-добровольцев, – спрашиваю, – за деньги на войну, на смерть посылать – это нравственно?» «Ладно, – говорит, – раз ты со своей совестью в ладу, садись в мой «жигуль». Я тебя до дому подкину». Заметь, уже на «ты» перешел. «А сколько, – спрашиваю, – вы с меня возьмете?» «Ничего, – говорит, – с тебя не возьму. Я давно с женщиной не был. Ты мне по пути службой спасения будешь. Я заплачу». Я ему – по щеке. Он на меня с кулаками. Тут наш охранник Вася появляется. «Гражданин, – говорит, – оставьте девушку, а то я вам в порядке алаверды могу физиономию попортить». Вася, между прочим, тоже из наших, студент института физической культуры.