Нексус - стр. 35

Ближе к утру, как правило, можно было рассчитывать на возвращение обеих красоток. Они заявлялись под ручку, свеженькие, как маргаритки, разрумянившиеся от мороза и в возбуждении от богатого событиями дня. Периодически заглядывал сборщик счетов – он долго и упорно колотил в дверь, после чего растворялся в снегу. Или безумец Осецки, который всегда чуть слышно скребся в оконное стекло. При этом постоянно валил снег: то падал крупными мокрыми хлопьями, похожими на тающие звезды, то вдруг взвивался вихрем, словно поперхнувшись колючими гиподермическими иглами.

В ожидании я только туже затягивал ремень. Я обладал терпением не святого, ни даже мученика, но холодным, расчетливым терпением преступника.

Убей время! Убей мысль! Убей муки голода! Одно сплошное беспрестанное убийство… Сублимируй!

Различив сквозь линялые портьеры силуэт кого-нибудь из друзей, я даже мог открыть дверь – не столько для того, чтобы пригреть родственную душу, сколько глотнуть свежего воздуха.

Начало разговора всегда было одно и то же. Я так к этому привык, что после ухода гостей разыгрывал его на пару с самим собой.

Обычное начало в духе Руя Лопеса:

– Что ты с собой делаешь?

– Ничего. А ты?

– Я? Ты что, спятил?

– Но что же ты делаешь целыми днями?

– Ничего.

Далее – неизбежная экспедиция по карманам с целью нашарить две-три завалявшихся сигареты и наскрести немного мелочи, затем – марш-бросок за каким-нибудь творожным пудингом или пакетиком пончиков. Если было настроение, я предлагал партию в шахматы.

Вскоре гасли сигареты, потом свечи, а там и разговор.

Когда я снова оставался один, меня одолевали наисладчайшие, наиудивительнейшие воспоминания – о людях, местах, разговорах. Гримасы, жесты, голоса, столбы, парапеты, карнизы, горы, луга, ручейки… Разрозненные, смещенные во времени, они накатывали на меня волнами, сыпались, словно сгустки крови среди ясного неба. Вон они, все in extenso[8], мои сумасбродные «сопостельники» – самая дремучая, самая причудливая, самая диковинная коллекция, какую только может собрать человек. Все – перемещенцы, все – потусторонники. Уитлендеры – все как один. И такие при этом милые и славные! Просто ангелы, на время подвергнутые остракизму и благоразумно спрятавшие крылья под своими ветхими домино.

Именно во тьме, петляя по пустынным улицам, оглашаемым диким воем ветра, я чаще всего и набредал на кого-нибудь из таких вот «ничтожеств». Меня могли окликнуть, чтобы попросить огня или стрельнуть гривенник. Не знаю, но мы почему-то сразу жали друг другу руки, сразу переходили на тот самый жаргон, что в ходу у одних только ангелов, изгоев и парий.