Нексус - стр. 34

Если предположить, что между живым и мертвым существует некое различие высшего порядка, то оно заключается в том, что мертвый перестает удивляться. Правда, у мертвых, как и у пасущихся на лугу коров, имеется неиссякаемый запас времени на размышление. По колено утопая в клевере, коровы и после захода луны продолжают жевать свою жвачку. Мертвый может обследовать одну вселенную за другой. В его распоряжении целые миры вселенных. Вселенных, состоящих из одной материи. Материи, свободной от субстанции. Материи, в которую машина ума проваливается, будто в рыхлый снег.

Мне вспоминается ночь, когда я любопытства ради решил умереть. Пришел Кронски и дал мне проглотить горсть безобидных белых пилюль. Я их проглотил, а после его ухода настежь распахнул окна, сбросил покрывала и в чем мать родила улегся в постель. За окном бушевала вьюга. Ледяной ветер гулял по всем четырем углам моей комнаты, завывая, словно мощный вентилятор.

Я заснул, мирный, как клоп. На рассвете, открыв глаза, я с удивлением обнаружил, что я вовсе не в загробном мире. Однако утверждать, что остался в живых, я бы тоже не стал. Не знаю я, что умерло. Знаю только, что исчезло все то, что служит исходным материалом, из которого слагается нечто, именуемое жизнью данного индивида. Все, что у меня осталось, это машина – машина ума. Я, как солдат, получивший наконец желаемое, был отправлен в тыл. «Aux autres de faire la guerre!»[6]

Жаль только вот, на моих останках не было бирки с наименованием конкретного пункта назначения. Я перемещался назад, вспять – подчас со скоростью пушечного ядра.

Все выглядело таким знакомым, но при этом – ни одного указателя входа! Когда я говорил, мой голос звучал как магнитофонная запись, поставленная задом наперед. Я весь был не в фокусе.

ЕТ НАЕС OLIM MEMINISSE IUVABIT[7]

Я оказался на редкость прозорливым, начертав сей бессмертный стих из «Энеиды» на унитазном бачке, нависавшем аккурат над Стасиной раскладушкой.

Наверное, я уже описывал наше жилище. Пускай. И тысячи описаний мало, чтобы передать реальность атмосферы, в которой протекало наше житье-бытье. Ведь именно здесь я, как Шильонский узник, как божественный Маркиз, как сумасшедший Стриндберг, и изживал свое безумие. Мертвая луна, оставившая всяческие попытки показать свое истинное лицо.

Обычно было темно – это мне запомнилось больше всего. Зябкий сумрак могилы. Вступая во владение вверенной мне территорией в период снегопада, я не мог отделаться от ощущения, что снаружи весь мир так навек и останется лежать под этим мягким ковром с пушистым белым ворсом. Звуки, проникавшие в мои протухшие мозги, всегда были слегка приглушены безразмерным снежным одеялом. Я обитал в Сибири ума, это уж будьте уверены! Товарищами моими были волки и шакалы, чей жалобный вой лишь изредка прерывался то позвякиванием ямского колокольца, то громыханием молоковоза, доставлявшего питание в край обездоленных сирот.