Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу - стр. 78
ПОСТЫШЕВ. Что ж молчите, граждане? Если старик – кулак-мироед, у меня с Колькой один разговор будет, а если он справный мужик, работал в поте лица, так я все по-иному оценю. А ну, вот вы, гражданин.
МУЖИК. А я что? Я не знаю ничего.
ПОСТЫШЕВ. Сам из этой деревни?
МУЖИК. Ну а как же иначе, понятно, с этой…
ПОСТЫШЕВ. Деда знаешь?
МУЖИК. Какого деда?
ПОСТЫШЕВ. Вот этого?
СТАРИК. Меня, меня не знаешь, что ль?!
МУЖИК. Так рази он дед? Он и не дед вовсе. Кузьма он Пантелеев.
Из толпы выходит СТАРИЧОК с лысой головой.
ЛЫСЫЙ СТАРИК. Гражданин комиссар Постышев, дозволь мне слово сказать.
ПОСТЫШЕВ. Пожалуйста.
ЛЫСЫЙ СТАРИК. Ты мужика пытаешь, гражданин Постышев, а он нынче смущенный, мужик-то. Потому и молчит. Раньше справный мужик в мироедах ходил, а потом Ильич сказал, что справный мужик – тоже человек, а не каркадил нильский, и жить наравне может. Потому как – нэп! Тут вздох по нас прошел и радость, а теперя энтот вот гражданин сказал, что он заместитель Ильича, и приказал всех справных пожечь. Вот оттого мужик смущенный и боится сказать, что Кузьма Пантелеев мужик как мужик, на себе пашет, на себе таскает, из себя жгут вьет. Я – сирота, живу Христа ради, мне страх неизвестный, потому как терять нечего, а остальные – молчат. Вы-то уйдете, а энтот – гражданин анархист – тут останется, а с им – гарнизон, а он им водки выдал и мяса со складов, они за него кому хошь голову прошибут. Вот и все!
ПОСТЫШЕВ. Колька, ты отчего ж решил, что Пантелеев буржуй?
СТАРИК. Да какой я буржуй?! Вон зубы-то мои где? Нет их! Голод да цинга скрошила.
КОЛЬКА. Ишь, комедь вкручивает. Небось забыл, как вчера орал: «Пропадите вы все пропадом с вашими красными!»
СТАРИК. Так ты ж мой комод грабил!
КОЛЬКА. Я революционер! Мне на твои комоды семь раз плевать! А ты что для революции сделал?!
СТАРИК. Блюхеру коня отдал! Сыновей к нему в армию проводил!
КОЛЬКА. Про это молчи: заместо этого ты землю получил.
К Кольке медленно идет простоволосая БАБА. Она бросается на Кольку. Ее с трудом оттаскивают от него.
БАБА. Плевать я хотела на вашу землю и твою революцию! Гад! На кой она мне, если ты Манечку мою опоганил!
ПОСТЫШЕВ. Чего вы для него требуете?
БАБА. Смерти ему мало. Мало ему смерти, иуде подлому, нет на тебе креста, а еще Ильичом клялся, паразит.
ПЕРВЫЙ БОЕЦ. Может, простить, товарищ Постышев?
ПОСТЫШЕВ. Ишь, либералы. Ты – добреньким, а комиссар пусть стреляет, да? А он красным знаменем клялся, когда дома жег и девочек насиловал! А если б он эдакое с твоим отцом и с твоей дочкой изобразил – тоже простил бы?!
ВТОРОЙ БОЕЦ. К стенке его! К стенке!