Неизвестный Алексеев. Том 3: Неизданная проза Геннадия Алексеева - стр. 32

1.5

Мне подарили фотографию Вяльцевой. Милое, спокойно-задумчивое, какое-то домашнее и будто бы давно знакомое лицо. Чистый высокий лоб. Брови крутыми дугами разлетаются от переносицы к вискам. Светлые, видимо серые, глаза. Тонкие ноздри. Красивого рисунка рот. Мягкие линии щек. Нежный, округлый подбородок. Она сидит на стуле с высокой спинкой, сидит чуть боком, опираясь о спинку левым плечом и, судя по наклону торса, положив ногу на ногу. Руки сложены на коленях, но кисти рук не видны – в фотографии они не поместились. На ней белая кофточка с узкими кружевными прошивками и с высоким, плотно облегающим шею воротничком, и темная, видимо шерстяная, юбка. В ушах крупные бриллиантовые серьги, на шее нитка жемчужных бус и тонкая золотая цепочка с брелоком, похожим на небольшую медаль, на груди у воротничка бриллиантовая брошь в виде полумесяца. На той, первой фотографии, что украшает футляр для пластинки, драгоценности другие. Судя по всему Анастасия Дмитриевна любила роскошь и наслаждалась столь неожиданно свалившимся на нее богатством. Слегка подвитые пышные волосы (наверное, каштановые) подобраны снизу и, по-видимому, стянуты на затылке в узел по моде тех лет. На фотографии автограф. Размашистым, небрежным почерком написано: «На добрую память Н. Л. Со… (далее неразборчиво) от Вяльцевой. 5 февраля 1907 года». Фотография наклеена на картонное паспарту с оттиснутым золотом фирменным знаком:

1945 год. Июль. Едем с мамой из Ашхабада в Орел. Поезд идет где-то между Уралом и Волгой. Стою у окна и гляжу на проплывающее мимо бесконечное поле, поросшее низким кустарником. Между кустов вьется неширокая тихая речка. Она петляет по полю, то приближаясь к железнодорожному полотну, то уходя от него. Проходит час, проходит два часа – за окном все то же поле и все та же загадочная, как бы сопровождающая наш поезд речка. В ее воде отражается розовый закат.

2.5

Воспоминания о прошлом лете.

В конце июня поехали мы с Сашей Моревым за город. День был пригожий, солнечный, не жаркий, но теплый. Настроение у нас было преотличнейшее.

Вышли из электрички в Стрельне. Рядом со станцией обнаружили буфет. Взяли по стакану портвейна и бутерброды и расположились на травке среди ромашек. Выпили, закусили, поговорили («жизнь-то вроде бы не так уж плоха, терпеть ее можно»), поднялись и пошли дальше.

По шоссе дотопали до Михайловки, прогулялись по парку, миновали дворец, спустились на нижнюю парковую дорогу и вскоре свернули с нее к заливу. Здесь далеко в воду вдается узкий песчаный мыс, со всех сторон заросший высоченным тростником. Посреди мыса из песка торчат железобетонные сваи, верхушки которых разбиты ударами копра и оплетены причудливо изогнутыми прутьями арматуры. (Для чего забивали их здесь и после бросили, оставили безо всякого употребления?) Полюбовались сваями, из которых получились абстрактные скульптуры, и панорамой города, открывшейся вдруг в просвете между тростниками. Вернулись на дорогу и миновали хорошо знакомое мне маленькое прибрежное кладбище, спрятавшееся в густой зелени парка.