Небо внизу - стр. 3

— Мам, я не могу разговаривать, — запинаясь, проговорила Тео. Язык стал тяжелым и неповоротливым, он путался в звуках, залипал в них, как гусеница в меду.

— Конечно, не можешь. Ты никогда не можешь! Для родной матери десять минут не выкроишь! Почему я должна это терпеть?!

— Потому что я оплачиваю твои чертовы счета, — выплюнула в микрофон Тео и сбросила звонок, вырвав гарнитуру из уха. Руки тряслись, во рту было сухо и горько, как будто пилюлю без воды разжевала.

Какого черта я делаю? — отстраненно, словно через новокаиновую блокаду, подумала Тео. — Какого черта еду на эту работу? Чтобы вышвырнуть из дома очередного идиота, не потянувшего ипотечный платеж? Чтобы собачиться с Робертсоном, смеяться над тупыми анекдотами Бигмена, выслушивать бесконечные сплетни о том, кто, где кого и как — трахнул, подсидел, кинул. Оно мне надо?

Зачем это все? Для чего?

Когда-то давно, в школе, Теодора Дюваль мечтала, что станет врачом. Будет ездить на скорой помощи — в белом халате, с полным чемоданчиком суперлекарств и шприцов. Один укол — и пациент здоров.

Доктор, уколи мне что-нибудь. Чтобы раз — и все в порядке. Что-нибудь. Хотя бы дозу хмурого.

Доктор, а, доктор…

Грузовик вылетел из ниоткуда, огромный и неотвратимый, как рушащийся нож гильотины. Беспомощно пискнув, Тео крутанула руль, крохотный «фольксваген» повело по мокрому от дождя асфальту, и последнее, что она увидела — оскаленная радиаторная решетка, несущаяся на нее со скоростью пикирующего истребителя.

А потом был удар. И темнота.

2. Глава 2

Балдахин. Это называется балдахин. Слово всплыло в сознании, громоздкое и неуместное, как грузовик на цветущей лужайке.

Балдахин.

Тео лежала, глядя на обильные пыльные складки. Справа в углу, как раз над резным столбиком опоры, ткань порвалась, и кто-то аккуратно заштопал ее нитками. Белоснежные стежки отчетливо выделялись на пожетлевшем, как старческие зубы, кружеве.

— Теодора! Госпожа Дюваль! — позвал откуда-то сбоку мужской голос. — Вы меня слышите? Если слышите — моргните дважды.

Тео медленно, с усилием опустила тяжелые, словно обколотые новокаином веки — раз, потом еще раз. Тело ощущалось далеким и чужим. Руки лежали неподвижно, словно отлитые из чугуна, а ноги терялись где-то в невообразимой дали. Тео не чувствовала ни жары, ни холода, не ощущала, насколько мягкий под нею матрас. Ведь должен же быть матрас? Если есть балдахин, значит, это кровать. А раз уж кровать — значит, без матраса не обошлось.

Некоторое время Тео прислушивалась к себе, пытаясь собрать воедино память и ощущения.

Где она? Что произошло? Откуда взялся балдахин?