Небо над нами - стр. 5
И как мучительна была эта полувера! Постоянно грязное, муторное ощущение, которого не передать простыми словами. Одновременно и отчаяние, и тоска, и озлобленность ехидная. Как же вам объяснить… Вот, к примеру, читаю под Пасху в газете разоблачения о схождении благодатного огня: ну то, что обычно пишут – будто монахи поджигают, или реакция там какая химическая… Прежде-то, при твёрдой вере, обрывал просто. «Это чудо», – скажу себе, и всё – нет сомнений. Теперь же не только не противлюсь, но читаю, бывало, с увлечением. «И в самом деле – монахи мутят», – думаю со злостью. И тут же как кипятком ошпарит поочерёдно возмущением, ненавистью, обидой. Главное – обидой: отдал жизнь, а чему? Обида эта вместе с жалостью к себе выливалась в какое-то горькое, жаркое наслаждение, в котором я, представьте, часами млел, как в масле варился. Так приучился к нему, что уж и градации появились – лучше всего, если до слёз прошибало, тогда понимаешь, что освободился – будто спазм прошёл. Если нет, то ещё бы посидеть, пожалеть себя да горести посмаковать, накрутиться, одним словом, чтоб потекло из глаз…
И сидишь так час, два, три. Но вот уже время службы и слышны шаги и голоса прихожан на дворе. Говоришь себе: «Ладно, ладно, всё». Делаешь усилие, заслоняясь от сомнений щитом безмыслия, и, ополоснув лицо холодной водой, идёшь служить. Но прежде щит, укреплённый религией, был прочен, теперь же обтёрся о сомнения, истончился, и неверие проникает сквозь него. Стоишь на службе и нет-нет да мелькнёт озорная, как чёртик, мыслишка – дескать, они, прихожане, верят, а я, с важным и серьёзным выражением поучающий их, – нет. И удовольствие злорадное от неё, и сразу же – стыд за это удовольствие. Так тебя два часа из холода в жар и бросает… Из-за этой непрестанной умственной сутолоки я стал грязен, небрежен, груб. Служил без усердия, лишь бы кое-как отделаться. Доходило уже до того, что читаю, бывало, Вечерню на всенощном бдении и думаю – может, закончить на «Сподоби господи», и сразу же, без Литии, «Ныне отпущаеши», тропаря и остального, перейти к освещению хлебов? В такие моменты я буквально ненавидел тех из своих ревностных (а значит – подлинно воцерковлённых) прихожан за то, что те хорошо знали службу и заметили бы ошибку. В такой вот грязи нравственной минули у меня два долгих года.
В январе 2016-го позвонил отец Нестор, благочинный нашего района, и рассказал о том, что протоиерей Николай Маслов, служивший в соседнем селе Кратове, заболел и собирается покинуть служение. На должность его быстро нашли замену, но на одно послушание не оказалось желающих. Рядом с селом находилась колония, на территории которой недавно возвели небольшой храм. И в нём отец Николай по воскресеньям проводил службы. Благочинный, соблазняя любопытством новой обстановки, интересовался – не захочу ли я взять это на себя? Я согласился, но не столько из интереса, сколько желая заработать – тюремное начальство положило священнику пятнадцать тысяч в месяц.