(не)жена для олигарха - стр. 1

1. Глава 1. Свадьба напоказ

— Что?

Я поверить не могу в сказанное бабушкой.

— Что слышала! — огрызается она. — И не вздумай кочевряжиться и принцессу из себя ломать. Мы с дедом в ниточку тянулись, учили тебя. Будь благодарной! 

Бабушка права — они с дедулей действительно старались, чтобы у меня было всё лучшее. Я могла позволить себе и квартиру снимать, конечно, вскладчину с одногруппницами, но всё же не приходилось жить с хозяйкой. И одета всегда была не хуже других. И на выходные бабуля всегда везла мне закрутки и другие продукты собственного производства.

Я им с дедом благодарна по гроб жизни. Моя непутёвая мама родила меня в шестнадцать и бросила. Где она сейчас — даже Интерпол не знает. Её так и не нашли. Бабушка с дедушкой — мамины родители — вот уже двадцать один год вся моя семья.

И вот дед слёг. Сердце. Нужно серьёзное, а главное, дорогостоящее  лечение. И, разумеется, таких денег у нас нет. Вот бабушка и впадает в отчаяние. Идёт на крайние меры. Только вот я к таким мерам не готова. Да и дедушка, если узнает, точно не в восторге будет. Как бы хуже ему от бабушкиных инициатив не стало.

Обнимаю её за талию, упираюсь подбородком в плечо.

— Бабуль, милая, ну давай без этого, — увещеваю я. — Мы справимся. Я работать пойду.

— Куда? — рассерженной кошкой фыркает бабушка. — В библиотеку? На бюджетную зарплату? О да! Мы сразу олигархами станем! И деда вытащим!

— Я подработку возьму. Кружки в школе буду вести. Уже договорилась.

— Ну да, — ехидничает бабушка, помешивая ягодное варенье, — лишние две тысячи…

— Пять! — обиженно поправляю я.

— Да хоть пять, Сашка! Хоть десять! Это капля в море и положение не спасёт.

Она устало опускается на колченогий табурет, поправляет съехавшую косынку, качает головой. В уголке глаз, некогда васильково-голубых, как рассказывал дедушка, а сейчас блёклых, окружённых лучиками морщин, собираются слёзы.

Я вглядываюсь в родные черты и замечаю, как бабушка осунулась и сдала. Страх трогает сердце — они с дедушкой моя единственная семья. И пусть я уже взрослая, совершеннолетняя, но оставаться одной — ой как страшно! А бабушка — замоталась, измучилась. Весь день в хлопотах — то в огороде, то в стайке.[1] Ни свет, ни заря — уже на рынок торопится в соседний крупный посёлок: парное молоко, творог, яйца. Всё домашнее, вкуснейшее. А я, фифа городская, уже неделю дома, а ещё даже в курятник ни разу не зашла.

— Думаешь, Сашка, мне хочется родную кровинушку под чужого мужика? Думаешь, о такой судьбе я мечтала для тебя? Такой твою свадьбу видела? — бабушка всхлипывает горько, с подвыванием.

Сажусь рядом, обнимаю, а у самой сердце заходится от жалости.

— Бааа, — жалобно тяну я, — откуда он вообще взялся на нашу голову? Этот олигарх?

— Да не он сам, Санька. Люди его на администрацию вышли. Развлекаются богатенькие так: мол, найдите нам девку посмазливее и обязательно невинную. Мы её того-этого, а вам — новую дорогу, или в школу нормальный водопровод. Да мало ли чего такому захолустью, как наша, богом забытая дыра, надо? Вот и согласился наш глава. — Бабуля вздыхает, трёт глаза уголком платка, а потом говорит: — Зовёт меня вчерась и начинает: ой, Никитична, знаю, что Семёныч-то твой слёг — бьёт, значит, гад, по больному, нутро выворачивает. В общем, предложение есть одно. Санька твоя — девка видная. И я знаю, ты её в строгости растила, так что, девочка она у тебя до сих пор, так? Я уже тогда испужалась: мол, куда клонит? А он: так вот, тут дело такое… Один олигарх право первой ночи хочет и кучу денег даёт. И селу нашему на подъём хватит, и деду твоему на лечение. Ну сломал меня. Согласилась я, Сашенька. Продала тебя.

Ревёт так, что плечи трясутся.

Я не злюсь, это она от отчаяния.

И я беру себя в руки.

Что я теряю? Честь? Гордость? Да, это потери ощутимые, не спорю. И собирать себя буду потом по кусочкам.

Но там же дедушка! Как представлю его, опутанного проводами капельниц, с дыхательной маской на лице, сердце у самой останавливается. Это же дедуля мой! Которой на руках качал: «Щаз до солнца докину, ууух!» Который рыбачить учил. Которому всегда в плечо поплакаться можно было. Не прощу себя, если из-за гордыни своей деда загублю.