Не стреляйте в белых лебедей (сборник) - стр. 50
– Не забывает, – подтвердил Иван.
– А о том, что Никифорову пенсию оформили, знаешь?
– Небольшая она…
– А единовременное пособие считал? А премиальные, что ты им отдал, учел? А то, что местком пятьдесят процентов ссуды на себя берет, слыхал? Ну-ка, возьми счеты да подсчитай, что выходит. А выходит, – Николай Николаевич смотрел колюче, непримиримо, – выходит, что твой бывший помощник – хапуга и прохвост.
– Несчастный он, Николай Николаич. Калека.
– Раз калека, значит, делай, что душа желает? Вали на капитана, дои государство, как бесхозную корову, марай предприятие? Так?
Иван понуро молчал. Николай Николаевич вылез из-за стола, потирая бок, прошел к графину, запил порошок.
– Живот третий день горит, спасу нет, – сказал он, заметив внимательный взгляд Ивана. – И так двадцать лет одну кашку ем, а порой совсем невмоготу. Угостил меня фриц знатно: всю жизнь помню. Ты кури, чего жмешься. Окно открыто, выдует все.
Иван закурил, ладонью старательно разгоняя дым. Николай Николаевич вернулся на место, спросил вдруг:
– А этот… Прасолов как?
– Хороший работник, – твердо сказал Иван.
– Ну-ну, – не без недоверия проворчал начальник. – Мой тебе совет: иди к Федору и поговори начистоту. Пусть поймет, что потеряет, если будет настаивать. От моего имени сказать можешь твердо: Прасковью уволю к чертовой матери. И местком не поможет. Ты слово мое знаешь, Трофимыч.
– Знаю, – вздохнул Иван. – Ой, неладно получается!..
У Никифорова дома Иван остановился. Переложил кулек с конфетами в левую руку, правой долго вытирал мокрый лоб: никак не мог решиться постучать в эту до трещинок знакомую дверь.
– Можно, хозяева? – ненатурально бодро крикнул он, заглянув в маленькие темные сени.
В доме было тихо. Иван прошел внутрь, нащупал вторую дверь – в комнаты, постучал. Опять никто не ответил, и он открыл эту дверь и еще раз – все так же бодро – спросил:
– Можно, что ли?
– Кто? – спросили из-за перегородки.
– Я, Бурлаков.
Иван прикрыл дверь и старательно вытирал ноги. Он узнал по голосу Федора, хотя голос этот и показался ему странно приглушенным. Федор больше ничего не говорил, и Иван все тер и тер подошвы о старый, грязный половик. С печи, не мигая, смотрели четыре глаза: старики, не шевелясь, сидели там и молчали, как сычи.
– Ну входи, раз пришел, – с неудовольствием сказал Федор. – Чего ты там?
Иван поздоровался со стариками, но они не ответили. Он прошел в комнату: Федор полусидел на кровати, обложенный подушками. На коленях у него лежал лист фанеры, а на нем – пузырек с клеем и стопка исписанных ученических тетрадей. Сбоку, у стены, спал ребенок.