Науковедческие исследования. 2016 - стр. 33
Тем не менее общее направление движения оставалось неясным для многих ученых. Призрак графа Сен-Жермена с его тайными знаниями, эликсиром бессмертия и философским камнем витал в умах еще в середине XIX в. Сторонники того, чтобы найти все разгадки тайн природы и рецепты их применения в прошлом, еще были весьма влиятельны. Многие великие ученые умы, Фарадей, Максвелл, Бутлеров, например, и многие другие еще занимались столоверчением и магнетизмом, вызывали пророков и провидцев прошлого и задавали им вопросы о сущности природы и просили разъяснить ее загадки и тайны. Идея прогресса, провозглашенная из тюрьмы, все еще не овладела умами, ибо научный мир придерживался классического правила римской риторики: «Ultra enim quo progrediar, quam ut veri similia videam, non habe», что означало: «Продвинуться за пределы вероятно, обоснованно, правдоподобно видимого я не могу и не считаю нужным». Если же учесть, что латинский глагол habeo означает также и обитать, то в кратком варианте мы имеем: «За пределами вероятного я не обитаю». И точка.
Лишь появление эволюционной теории Ч. Дарвина, показавшей и доказавшей наличие процесса саморазвития и совершенствования в самой природе, окончательно зачеркнуло для науки значимость копания в прошлом с целью извлечения оттуда каких-то невиданных знаний, и дало основание для совершенствования в настоящем путем отбора наиболее пригодных для выживания признаков, а также дало основание для устремленности в будущее, более совершенное, по определению, чем прошлое и настоящее. Поистине это был переворот в сознании научного сообщества. «Ultra enim quo progrediar, quam ut veri similia videum, non habeo». А почему, собственно? Можно смело продвигаться и за пределы вероятного, и это, наверняка, будет нечто более совершенное. Наука, воодушевившись, но пока еще не вооружившись идеей прогресса, двинулась вперед по этому пути и потащила за собой остальное человечество. Наука и прогресс превратились в неотделимые друг от друга понятия.
Именно к такой дарвиновской науке, современной Н. Федорову, и относятся его критические замечания, написанные на рубеже XIX–XX вв. Федоров верил в науку, но не верил в прогресс в его дарвиновской интерпретации. Поэтому мысль Федорова о неидентичности понятий «наука» и «прогресс» имеет под собой основание, в том числе и с точки зрения исторического процесса развития науки.
«Прогресс есть полнейший нравственный упадок, отрицание самой нравственности» [11, с. 78], – пишет Федоров, а нравственность и ощущение, что такое добро и что такое зло лежит в основе существа человека и отличает его от «слепой силы» – природы. «Прогресс, отождествляемый с развитием и эволюцией с очевидностью заимствуется у слепой силы природы и прилагается к человеческой жизни. Но признавая прогрессом движение вперед от худшего к лучшему, признавая, что словесное животное лучше, выше бессловесного, можно ли у последнего заимствовать образец для первого, можно ли для чувствующего и сознающего принимать за образец слепую бессознательную силу?» [11, с. 81]. Поэтому науке не следует принимать концепцию прогресса, так как наука – вид человеческой деятельности. Федоров ясно дает понять, что концепция прогресса есть инструмент еще худшего порабощения человека, чем церковь. «Участвуя в порабощении людей, ученые дают мнимое, поддельное, популярное просвещение и вместе с тем освобождают людей от предрассудков, т.е. религии, заменяя авторитет Отцов Церкви своим собственным» [11, с. 451].