Наташа и ее кобели - стр. 1
Моя семья
Мы сидим за одним столом всей семьёй, попивая ароматный чаёк с горячими пирожками. Моя бабушка – додельница, напекла их сегодня поутру в настоящей русской печи. С картошкой и печёнкой – мои любимые… Неспешный, тихий разговор, изредка прерываемой бархатистым маминым хихиканьем и незлобными дедушкиными прибаутками, приближает время послеобеденной неги. Сонная муха, нагло кружащая над щедрым столом, неохотно садится на краешек спинки бабушкиного стула. Но, брезгливо гонимая скучающим по спрятанной в глубоких недрах холодильника бутылке самогона отцом, неспешно взмывает вверх с недовольным жужжанием.
– Спасибо, было очень вкусно, – пытается бодриться трезвый и оттого грустный папа, дёргано выпрыгивая из-за стола, – Я, это, за сигаретами сбегаю, – виновато оглядываясь на мать, добавляет он.
– Курит по две пачки в день, весь табаком провонял, – ворчит мама, хмуря брови, пока раздражающий её супруг, похожий на нашкодившего кота с прижатыми ушами, торопливо выбегает из комнаты, – Еще и водку купит, вот увидите…
– А и куплю, – выкрикивает отец визгливым баритоном, невольно застревая в дверном проёме и раздвигая пёстрые занавески широкими плечами. Одна из шторок цепляется за гвоздь в косяке.
– Миша, мухи!!! – кричит на папу неугомонная мама и тот неаккуратно одёргивает злополучную шторку, попутно показывая недовольной супружнице язык.
– Ой, ну что за чудак? – хитро щурится бабушка, доедая пирожок с курагой.
– Что Вы, мама, какой чудак? Нажрётся опять этот чудак, – начинает, было, мать свой ежедневный трындеж, но закончивший трапезу дедушка, перебивает её.
– Ты, Маша, не кричи, ну и выпьет. И все мы выпьем. За ужином сам бог велел, по чуть-чуть, для сна.
– Я, папа, не буду. У меня голова от этой дряни болит, – не унимается мама, – Да и Наташе не наливайте. Что это за манера: детей спаивать? И так вся в отца: ни одной рюмки не пропустит.
–Ты… что это-о-о? – от возмущения слова на кончике моего языка слипаются в одно тягучее “о”, и я чувствую, как щёки багровеют. Пообедали, блин. Начинается.
– Ничего-ничего, – пытается смягчить ситуацию бабушка, нежно похлопывая меня по коленке шершавой тёплой ладонью, – Ты иди, Вась, отдохни…
– Ну что ты, Маша? Зачем его заводишь? – громким шёпотом шепчет бабушка, когда дедушка, наконец, удаляется, – Ты же знаешь, как он всё близко к сердцу.
– Вот. Всё из-за тебя! – шипит мама, бросая на меня возмущенный, полный осуждения взгляд, – Всё ты!
– Из-за меня? – я ошарашенно разглядываю злобные межбровные морщинки на мамином лице и чувствую, что закипаю. По её версии я всегда и во всём виновата. Потому что великовозрастная нахлебница. А я студентка вообще-то, а не нахлебница! Студентка престижного ВУЗа!
– У всех дети, как дети, а эта…
– Я? Я? Да причём здесь я?! Бабушка! – слезы обиды, смешанные с невысказанным гневом, уже невыносимо щиплют глаза, но добрая бабушкина ладонь крепко сжимает мою нервно дрожащую коленку. И я в который раз малодушно затыкаюсь, проглатывая очередную порцию негатива. Несправедливость – вся моя маленькая жизнь. Ничего. Переварю. Соляной кислоты достаточно. А вы смотрите желчью не подавитесь, господа родители!
– Спасибо за всё, – театрально подвожу итог я, нарочито важно поднимаясь из-за стола.
– А посуду за тобой кто мыть будет? Вечно кто-то должен им, – обед окончательно испорчен, а я понимаю, что уснуть не получится.
– Маша, да я помою, – тихо произносит бабушка, но её истеричная дочка, оседлавшая любимого конька, делает вид, что не слышит. Мою маму хлебом не корми – дай повоспитывать.
– Посуду помой! – некрасиво морщась, орёт она на меня, и я, не сдержавшись, со звоном швыряю чайную ложку в кружку, – Ты посмотри, какая!
Минут десять спустя мы дружно моем с бабушкой посуду, и я возмущённо рассуждаю о жизни, плюясь слюной во все стороны.
– Неужели она не понимает, что люди не хотят делать ничего, когда из-под палки? – ропщу я на родительский беспредел неистово, распаляя себя всё больше и больше, – Да я перебить хочу эту посуду, а не мыть.