Настя и кроличья лапка / Остров / Мазок. Три повести - стр. 75

Лаголев снял халат и, сложив, убрал его под стол. Все. Он покрутил головой, выглядывая Кярима Ахметовича.

– Зак-ириваемся, уважаемый, – сообщил ему парень в тюбетейке.

– Да, я знаю, – кивнул Лаголев, – я жду.

– Все уже, ворот зак-ириваем, – сказал парень.

– Что? – не понял Лаголев.

Собеседник показал руками – свел вместе, сцепил пальцы.

– Зак-ириваемся. Рынок.

– Но я…

– Нет-нет-нет, – закачал головой парень. – Стой. Сейчас. Нодир! – крикнул он, как, наверное, кричат в горах или в степи. – Нодир, иди!

И добавил что-то на незнакомом Лаголеву языке, отзвуки которого заметались под сводом.

Из каморки при входе выглянул человек в черной форме охранника с кружкой в руке и что-то недовольно спросил.

Лаголев снова не разобрал. Тарабарщина.

– Нодир, – парень указал на Лаголева. – Он!

Нодир спрятал кружку в каморке и вразвалочку, чуть косолапя, пошел между столами. Выглядел он старшим братом парня в тюбетейке, такой же смуглый и скуластый, такой же плосколицый, с тем же узким разрезом глаз.

– Домой иди! – крикнул он Лаголеву еще за метр.

– Я не могу, – сказал Лаголев. – Я жду хозяина.

– Нет хозяина, – оглянувшись, сказал Нодир.

– Он придет.

Охранник нахмурился и обменялся с парнем в тюбетейке короткими фразами. В руке его появилась снятая с пояса дубинка.

– Туда иди! – показал он дубинкой на двери. – Там жди. Здесь нельзя.

– Зак-иривается.

– Мне деньги должны, – упавшим голосом произнес Лаголев.

Нодир пристукнул каблуком.

– Там ищи!

Конец дубинки, покачиваясь, все так же смотрел на двери.

– Спасибо, – сказал Лаголев и пошел прочь.

Хотя зачем «спасибо»? Кому «спасибо»? – вертелось у него в голове. «Спасибо», что дубинкой не ударили?

Нодир проводил его до выхода, даже похлопал по плечу. Вечер дохнул холодом. Створки закрылась у Лаголева за спиной. Он встал на широких ступенях, глядя на асфальт, на каркас автобусной остановки, освещенный уличным фонарем, на пятна луж.

В кустах, застряв, шелестел обрывок плаката.

Все это подмечалось как-то исподволь, ненужными, лезущими в глаза деталями, растрепанным фоном для внутренней, звенящей пустоты. Подумалось: как так? Я же рассчитывал. Я, в конце концов, человек. Так это оставлять нельзя.

Осознавая, насколько близок он к безобразной истерике, Лаголев пошел в обход рынка к заднему двору. Ребро ладони так и пробовало на прочность прутья ограды. Рукой, рукой, ногой. Пум, пум, бам!

– Это же моя зарплата, – вслух зашептал Лаголев, не замечая рыдающих ноток в голосе. – Я на него два месяца… Не было в тот раз, я понимаю, деньги в товаре, товар в дороге, можно войти в положение. Но сейчас?