Наставник. Учитель Цесаревича Алексея Романова. Дневники и воспоминания Чарльза Гиббса - стр. 37

:

Встал очень поздно, но чувствовал себя намного лучше. День прошел спокойно. Императрица приходила три раза. В хорошем настроении, ел лучше. Генерал Воейков зашел на несколько минут утром. Доктора навещали, как обычно.

Воскресенье, 5/18 февраля 1917:

День прошел, как обычно; в очень хорошем настроении. Навещался, как обычно, Императорской Семьей. Во время этого слишком возбудился, и вечером был не вполне здоров».

В действительности не все было в порядке в Российском государстве, и, естественно, в его столице, где царили некомпетентность и бюрократическое корыстолюбие, и доверие к центральному правительству сильно упало. Революция была близка, но никто не осмеливался предположить, чем это может обернуться. Гражданские свободы ограничивались, а в армии нарастало недовольство. Зима выдалась суровой, и в Петрограде не хватало топлива и продовольствия. Вскоре накопившаяся усталость и недовольство переросли в стачки, беспорядки и мятежи. В начале января того года британский посол, сэр Джордж Бьюкенен, предупредил Императора о том, что ему следует восстановить доверие народа – формулировка, которая привела Николая Александровича в недоумение. Сэр Бьюкенен заметил также, что главный министр Александр Протопопов (министр внутренних дел и шеф полиции) ответственен за бедственное положение дел в стране. Твердый реакционер, Протопопов пользовался доверием Императрицы, но мало чьим еще. Николай Александрович не прислушался к словам сэра Бьюкенена. Не обращая внимания на бездеятельность своих министров или просто устав от нее, Император решил вернуться обратно в Ставку из «отравленной атмосферы» Петрограда и сделал это 22 февраля/7 марта.

Впоследствии, когда Гиббса спрашивали об Императоре, он рассказывал:

«Я всегда чувствовал, что мир, в общем, никогда не принимал Императора Николай II всерьез, и я часто интересовался почему. Он был человеком, у которого не было низменных качеств. Я думаю, что в основном это можно объяснить тем фактом, что Он выглядел абсолютно не способным внушать страх. Он знал очень хорошо, как сохранить свое достоинство. Никто даже и помыслить не мог, чтобы позволить себе вольности по отношению к Императору. Это была бы неслыханная вещь. Он не ставил себя выше других, но при этом был исполнен спокойствия, самообладания и достоинства. Главное, что Он внушал, – трепет, а не страх. Я думаю, причиной этого были его глаза. Да, я уверен, это были его глаза, настолько прекрасными они были. Нежнейшего синего (голубого) оттенка, они смотрели прямо в лицо. С добрейшим, нежнейшим и любящим выражением. Как можно было чувствовать страх? Глаза его были настолько ясными, что казалось Он открывал вашему взгляду всю свою душу. Душу простую и чистую, которая совершенно не боялась вашего испытующего взгляда. Никто больше не мог так смотреть. В этом было его величайшее обаяние и, в то же время, великая политическая слабость. В битве умение внушать страх порой составляет больше половины победы. И именно этим преимуществом Он не обладал. Если бы Он находился в другом положении, мог выражаться более свободно, говорить и писать то, что думает, как обычный человек, тогда бы Он, вне всякого сомнения, смог приспособиться и найти свою нишу. Но в его положении это было невозможно. Ему приходилось высказываться только в официальном стиле. И, тем не менее, Он мог при случае излагать прямо основные положения своей государственной политики».