Наследники скорби - стр. 11
– У нас этой зимой оборотней откуда-то поналезло – без счёту. Чуть не через стены перепрыгивали, клятые! – говорил Ель в сердцах.
– И покойника ныне, пока отчитаешь, едва не всю кровь из жил сцедишь, – кивал Стёх. – Иной раз дважды-трижды заговор творишь и резами всё исчертишь, а он, глядь, поднялся через пару суток. Беда…
– Мать мою ты отчитывал? – спросил глухо Тамир.
– Я? Неужто не так что?
Обережник покачал головой:
– На совесть всё сделал, я бы лучше не смог.
– Ты бы… – усмехнулся собеседник. – Да ты, умей Дар видеть, повыше Донатоса бы сидел в креффате.
– Хорошо, что не умею, – усмехнулся Тамир. – Ездить выучей искать – то ещё терпение нужно. У меня таких запасов нет.
– Дай Хранители, чтоб находились они, а то, вон, говорят, по Клесховым сорокам ни одного не сыскали. А ведь он ранее не ошибался, – помрачнел ратоборец.
Все трое замолчали. А что скажешь? С каждым годом ходящих всё больше и сила их растёт, тогда как в людях Дар словно угасает. И отчего, почему – непонятно. Только Тамир знал, что вина за происходящее лежит на них – Осенённых. Точнее на одном из них. Только болтать об этом обережник не собирался. Да и разве ж поверят ему, что самого Встрешника видел?
Перед тем как попрощаться, сын Строка попытался всучить колдуну кошель – плату за отца. Но тот лишь отмахнулся:
– Хранителей побойся! Нешто ты б с меня денег взял, попроси я мать или сестру упокоить? Иди себе, буду я тут и дальше в сторожевиках – всё в посмертии для отца твоего сделаю. А не буду, так Ель попросит, другой сделает. Мира в пути.
На том и расстались.
Забрав от сторожевиков оброчные деньги, наузник отправился домой. В сенях его ждал завернувшийся от вечерней прохлады в меховое одеяло Яська:
– Господин, ты в который день уезжаешь?
– Хочешь сказать – загостился? – усмехнулся гость.
– Что ты, что ты! – испуганно замахал руками паренек и покраснел, собираясь с духом. – Я… это…
Он замялся, а потом выпалил на одном дыханье:
– Вызнать хотел, что за хлебы ты диковинные пёк? У батюшки твоего спрашивал, он говорит – не знает.
Тамир улыбнулся.
– Нет в том никакой тайны. Душу вложишь – всё получится, – сказал, а сам почувствовал, как в горле вдруг запершило.
Лишь в этот миг понял обережник с опозданием, что ничего у него от того времени не осталось. Кроме памяти. Да и та уже поблекла, выцвела. Будто не с ним всё было. Не его мечты, не его надежды… Оттого, видимо, и следующие слова произнес он мягко, без прежней отрывистой сухости:
– Ты главное, Яська, помни о том, что хлебы твои – это чья-то радость. Вот испортишь замес – радости кого-то лишишь. Ну, сам подумай, не поднимется опара, сделаешь калач, а он выйдет – сухарь-сухарем. Купит его, скажем, парень, захочет девку побаловать, а она об этот калач зуб сломает.