Наследник Тавриды - стр. 61
Дело решилось само собой. Вечером в воскресенье, когда Иван Васильевич сидел у себя на квартире и дул чай с ромом, мимо окон по улице опрометью в сторону Днестра пронеслась Пульхерия, вереща благим матом. За ней гнался фельдшер с обухом в руках. Допился черт до белой горячки! Генерал вылетел во двор в одной рубашке. Даже форменный сюртук забыл накинуть. Сбил злодея с ног, отобрал «оружие» и только потом кликнул караульных.
– Под арест его. Суток на трое. Не хватало нам еще смертоубийства в корпусе!
Распоряжался, а сам думал о другом. Пульхерию Яковлевну он нашел на берегу реки. Она схоронилась в ивовых плавнях, залегла, как заяц, за пенек, ни жива ни мертва. Генерал извлек ее на свет божий, ободрял, утешал, а уж там, как водится, и обнимал. Наконец увел к себе. Там они поладили без всяких объяснений, словно давно знали, что так тому и быть. Утром Пульхерия Яковлевна засобиралась домой. Но Иван Васильевич удержал ее.
– Незачем тебе туда идти. Я за детьми. Здесь будете жить.
Фельдшерша ахнула. Мало ей позора на одну ночь, так теперь совсем в открытую слыви пропащей.
– Я на тебе женюсь, – собравшись с духом, заявил генерал. – Сегодня же выгоню твоего мужа, и венчаемся.
– Так нельзя, – испугалась женщина.
– Можно, – отрезал Сабанеев. – Я здесь начальство.
Он говорил правду. На сто верст вокруг главнее него не было.
Иван Васильевич пошел к дому фельдшера. Отворил дверь. Дети прятались на печке. Двое старших убежали на огород и там пересидели до рассвета. «Надо было еще вчера за ними сходить!» – укорил себя генерал. Но, с другой стороны, если бы он сделал это, вряд ли осмелился бы подступиться к их матери.
Ребята послушно пошли за ним и обосновались на его квартире. Протрезвевшему фельдшеру Сабанеев пригрозил сослать его в Сибирь за попытку убийства, и тот с перепугу канул в неизвестность. Больше генерал его не видел. Через неделю Иван Васильевич венчался с Пульхерией Яковлевной, причем священник тоже не осмелился ему перечить. Потом Сабанеев отвез семью на хутор и зажил там отменной жизнью, о которой мечтал.
Кишинев.
– Да что вы меня учите чести, Александр Сергеевич! – пылил Липранди. – Поединок поединку рознь. И здесь Киселев прав. А Мордвинов дурак! Упокой, Господи, его душу! Не понравится мне приказ командира, и я его – к барьеру?
– Вы меня не слышите или не хотите понять! – Поэт едва не хлопнул собеседника обеими руками по коленям. – Что такое Киселев? Царский любимец. Пусть он сто раз мил, образован и умен. Тем хуже! Я не выношу оскорбительной любезности временщика, для которого нет ничего святого! Меня восхитил Мордвинов. Слабый призывает к ответу сильного. Ценой собственной жизни. В этом истинная поэзия.