Нагой человек без поклажи - стр. 3

Но я отвлекся. Итак, я тащил арматурную собаку к порту. Поговаривали, что какое-то время назад этих утопленных собак в воде было так много, что корабли, раз в полтора месяца привозившие на остров продукты, даже не могли пришвартоваться. Тогда всех утопленных собак выудили, а обитателям поселка строго-настрого запретили заниматься такой ерундой. Но для Берла закон был не писан, и он заявил, что новичок – которым по несчастливому стечению обстоятельств был я – обязан пройти обряд посвящения.

Больше всех, глядя на мои потуги, радовался Берл. Он, верно, мог бы единолично осветить мне дорогу своей широченной улыбкой. Но непроглядную темноту полярной ночи прорезало только северное сияние, развернувшееся во всю ширь чернильного неба. Весь первый месяц в Баренцбурге у меня затекала шея от того, что я вечно ходил с запрокинутой головой.

Отличить воду от неба было сложно. И одно, и другое подозрительно походило на разлитую по недоразумению нефть. На небе полыхало северное сияние, в воде же оно отражалось. Я внимательно смотрел вниз на то, как моя собака летела навстречу воде. Совершенно не к месту я подумал, что, упади я с такой высоты, я бы умер от того, что разбился бы о воду, как об асфальт. Наконец, раздался громкий плеск. Мне казалось, прошло очень много времени, но на деле же пролетели жалкие мгновения с того момента, как я столкнул железную корягу с причала до ее встречи с ледяными объятиями океана.

– Ну что, Грач, – сказал Берл, широко разведя в стороны свои длинные руки, – ты теперь официально один из нас!

Объятия у Берла были очень крепкими, несмотря на его обманчивую внешность. Следом за поздравлениями он, разумеется, со смехом натянул мне шапку на глаза и хлопнул по плечу. Всю дорогу от бюста Ленина до порта я красочно представлял себе, как сниму рукавицы – специально, чтобы сделать это голыми руками – и придушу Берла за то, что он заставил меня через это пройти.

Ведь, по большому счету, мне не нужно было топить собаку. И тем не менее, это по праву стало одним из лучших моих дней в Баренцбурге. Мы возвращались в общагу шумной гурьбой, радостно смеялись и обменивались дружескими тычками в ребра, не слишком, правда, ощутимыми – толстые куртки и многие слои футболок и свитеров смягчали удары.

Копаясь теперь в своих воспоминаниях, я понимаю, что едва ли были события, которые обходились без участия Берла. Учитывая его напускное безразличие и манеру всегда держаться особняком, становилось забавным его постоянное участие в моей жизни – да и, откровенно говоря, в жизнях если не всех, то очень многих обитателей поселка. Берл всегда отмахивался и говорил, что ему плевать, но шел и чинил подтекающий кран, помогал поднять тяжелую кастрюлю, нес ребенка в больницу на руках и делился со мной одеждой. В ответ на любую благодарность он только пожимал плечами, подмигивал, хлопал по плечу. Благодарность Берл принимать решительно не умел.