Надежда умирает последней - стр. 4

– Бессмысленное предприятие, мисс Мэйтленд, – сказал он, – прошло уже двадцать лет, могу заверить, ваш отец мертв.

– Но моя мать никогда не поверит в это, пока лично не предаст тело земле, генерал.

– Ах, ну да, конечно, – вздохнул он, – жены, как же без них. Вдов было столько, что лучше и не вспоминать.

– Но она-то помнит.

– Даже не знаю, что вам и сказать… и что вообще я должен говорить?

Он обернулся и уставился на нее своими выцветшими глазами.

– Бросьте, мисс Мэйтленд, ну к чему вам все это, разве что хотите потешить свое любопытство?

Вот наглец! Видеть в ее действиях простое любопытство! Мало что в мире раздражало Вилли больше, чем пренебрежительное отношение к ней. Особенно такого узколобого, напыщенного поджигателя войны. Чины для нее ничего не значили. Скольких болванов от армии она уже перевидала за последние несколько месяцев. Все они выражают сожаление, помочь ничем не могут и просто отделываются пустыми отговорками. Но от нее им просто так не избавиться. Она продолжала наседать на истуканов, пока те либо не давали ей вразумительный ответ, либо не указывали на дверь. И, надо сказать, ей не раз приходилось быть выставленной.

– Обратитесь в комитет по потерям, – предложил Кистнер, – они должны помочь.

– Они уже заверили меня, что не могут помочь.

– Но и я не могу.

– Мы с вами оба знаем, что вы можете.

Возникла пауза, и генерал вкрадчиво спросил:

– Неужели?

Она придвинулась к нему, желая улучить момент:

– Я не сидела сложа руки, генерал. И письма писала, и десятками опрашивала всех, кто был хоть как-то причастен к тому последнему заданию. И всякий раз при упоминании Лаоса или рейса 5078 ваше имя тут как тут.

Генерал лениво улыбнулся:

– Что ж, приятно, когда тебя помнят.

– Я слышала, что вы были военным атташе во Вьентьяне и что миссией руководил ваш штаб. И что вы лично были инициатором этого задания.

– Откуда эти сплетни?

– У меня есть связи в «Эйр Америка», старые друзья отца, уж им-то, я думаю, можно верить.

Кистнер ответил не сразу. Он вглядывался в собеседницу, словно в карту военных действий.

– Вполне возможно, что и был, – наконец выговорил он.

– В том смысле, что вы неотчетливо помните?

– В том смысле, что я не уполномочен обсуждать этот вопрос, тем более с вами. Это секретная информация, и то, что произошло тогда в Лаосе, – весьма щекотливая тема.

– О каких секретах может идти речь? Ведь война уже пятнадцать лет как кончилась.

Кистнер умолк, озадаченный таким напором, тем более необычным для человека ее скромных пропорций. Ему вдруг стало ясно, что Вилли Мэйтленд, ростом каких-нибудь пять с лишним футов, не считая обуви, могла задать шороху не хуже, чем шестифутовый десантник, такая без боя сдаваться не будет. В ту самую минуту, как она ступила на веранду – гордо расправленные плечи, острый подбородок независимой, уверенной в себе женщины, – он почувствовал, что с ней придется считаться. Он вспомнил избитое выражение, которое любил повторять Эйзенхауэр: «Не огнем ружья, но огнем бойца». Три войны, через которые он прошел, – Япония, Корея, Вьетнам – научили Кистнера, что никогда нельзя недооценивать противника, и сейчас он понимал, что дочь Дикаря Билла Мэйтленда – достойный противник. Его взгляд скользнул по веранде, и остановился на волшебных зеленых горах. Попугай ара, в кованой клетке, издал недовольный вопль.