Начинается ночь - стр. 34

Питер смотрит на Миззи. Тот беспомощно улыбается.

– Я был в Киото, – говорит Питер. – Правда, очень давно.

Вот и все, просто маленькая демонстрация своей готовности танцевать.

– В Киото удивительные сады, – откликается Миззи. – Знаешь, почему я выбрал именно этот монастырь? Из-за его удаленности. Мне казалось, что, если вокруг не будет всех этих комфортабельных отелей, он окажется святее, что ли.

Напряжение спадает, и от этого Питер на какое-то головокружительное мгновение влюбляется в Миззи – по его представлениям, нечто подобное должны испытывать друг к другу мужчины на войне.

– А выяснилось, что это не так, – говорит Питер.

– Сначала мне казалось, что все как раз так. Это фантастически красивые места. Между прочим, монастырь довольно высоко – там снег лежит больше полугода.

– Где ты остановился?

– В каком-то занюханном пансионе в городе. Каждое утро я поднимался наверх и оставался там до темноты. Монахи разрешили мне находиться на территории монастыря. Они вообще очень хорошо ко мне отнеслись. Обращались со мной как с несмышленым младенцем.

– Значит, ты каждый день поднимался наверх и сидел в саду?

– Не в самом саду. Это сад камней. Там надо было сидеть с краю и смотреть.

Да, нельзя отрицать, что в южном акценте есть этот мускус, некая необъяснимая притягательность.

– И так целый месяц? – спрашивает Питер.

– Сначала происходили чудеса. По крайней мере, мне так казалось. Дело в том, что у нас в голове постоянный шум, к которому мы до такой степени привыкли, что не замечаем его: все эти обрывки информации, дезинформации, всякая бессмысленная трескотня. Так вот, примерно через неделю глядения на камни этот шум начал уходить.

– А что пришло взамен?

– Скука.

Питер настолько не ожидает такого ответа, что невольно издает немного нелепый фыркающий смешок.

– И не только, – продолжает Миззи. – Я не хочу сказать ничего дурного, но… нет, это слишком банально…

– Объясни.

– Ну, в общем, я понял, что мне не хочется сидеть в балахоне на горе на другом конце света и смотреть на камни. Но при этом я не хочу сказать, что, мол, о’кей, это был период моих духовных исканий, а теперь пора поступать на юридический.

Загадка Миззи: куда подевался гениальный мальчик? Тот, кто должен был стать знаменитым нейрохирургом или великим писателем? Как вышло, что теперь Миззи рассматривает (ну или, о’кей, отказывается рассматривать) возможность поступления на юридический? Может быть, бремя одаренности оказалось для него слишком неподъемным?

– Можно тебя спросить, – говорит Питер, – если, конечно, это тебя не очень расстроит? Чем, как тебе кажется, ты бы хотел заниматься?