Размер шрифта
-
+
На Суворовской площади - стр. 7
Гладит Нюрку родная рука.
Ей лизнуть бы хозяйскую руку:
так знакома она, так легка,
обречённая Нюркой на муку.
Вертолётный врезается пол
в иссечённое Нюркино тело.
…Сотню раз она чуяла тол,
а в сто первый – чуть-чуть не успела.
По загривку прошёл холодок,
когда запахом сбоку пахнуло,
но на тонкий стальной проводок
по расщелине лапа скользнула.
И взметнулся огонь из камней,
и запахло железом калёным,
и хозяин, идущий за ней,
опустился на землю со стоном.
И ползла к нему Нюрка, ползла,
и лизала его, и лизала,
и хрипела – на помощь звала,
и глазами всю боль рассказала.
Подбежали к сапёру друзья,
обмотали бинтами сапёра.
Он сказал: «Мне без Нюрки нельзя». –
«Нет, – сказали ему. Это горы…»
Вертолёт прилетел поутру,
их вдвоём погрузили в машину.
«Ты не плачь, Нюрка, я не умру,
ты не плачь, я тебя не покину».
Но плачет Нюрка, живая душа…
Ах, пуля, конечно же, дура…
Ах, пуля, конечно же, дура,
но это ещё ничего…
Пьёт штабс-капитан из главпура
с корнетом из Войск ПВО.
Кремлёвские звёзды в оконце
опять обратились в орлов,
восходит трёхцветное солнце
из красных, советских углов.
В музейном Успенском соборе
гремит литургия опять…
И значит, за Чёрное море
нам скоро пора отплывать.
Сбежится с окраин Союза
орда голопузых господ,
стреляя в осевший от груза
ооновский наш теплоход.
А впрочем, куда торопиться,
товарищи штабс- и корнет?
Ещё мы успеем напиться
и в землю зарыть партбилет…
Русское море
Нам опять уходить в наше Русское море
из неправой страны, что Отчизной была.
Нам опять поднимать в одиноком просторе
на грот-стеньгах несдавшиеся вымпела.
Нам опять вспоминать скалы русского Крыма,
Севастопольский рейд и Малахов курган.
Нам опять объяснять то, что необъяснимо,
и сквозь слёзы глядеть в Мировой океан.
Вот когда мы поймём наших прадедов горе.
Спорить с волею Божьей и мы не смогли.
Раз в три четверти века по Русскому морю
из России уходят её корабли.
Советник
Он сядет на поезд хороший,
уедет служить в Ленинград.
Он хочет не думать о прошлом,
как года четыре назад.
Не спит от колесного стука,
хоть на ночь попил не чайку.
В окошко уставился Жуков –
советник в афганском полку.
Он помнит, он помнит ту дату,
когда в роковом декабре
в полку взбунтовались солдаты
и ждали его на дворе.
И вышел военный советник,
небрежно ремень теребя,
а там под ремнём пистолетик –
девятый патрон для себя.
Глаза опускали сарбазы
и пятились по одному:
советник страшнее приказа,
они подчинились ему.
Своим пистолетиком малым
сарбазов погнал он вперёд –
туда, где за каждым дувалом
мятежный строчил пулемёт.
И шли, пригибаясь от страха,
судьбу проклинали, но шли:
советник страшнее Аллаха,
Страница 7