На стороне мертвецов - стр. 28
- Я паротелегу продам! – опять нагоняя отца, выпалил Митя. – Хотя бы одну!
Отец с трудом оторвал взгляд от труб на горизонте и поглядел на Митю непонимающе, словно только проснулся.
- Паротелеги. – пояснил Митя. – Они же тоже моя добыча, от Бабайко! Вот их я и продам! Не могу же я и впрямь заказывать одежду… здесь! – он с видимым отвращением окинул взглядом глинобитные домики среди огородов… и поднял глаза на трубы.
Не может хотя бы потому, что это немедля заметит Алешка Лаппо-Данилевский.
Отец еще пару мгновений глядел на него непонимающе, а потом лицо его стало мрачнеть:
- Сын… Я стоял тут и думал: вот город, который решит мою судьбу. – он махнул перчаткой в сторону домишек и труб. – От успеха или неудачи первого губернского Департамента полиции зависит… всё! – на миг выражение отчаянной решимости на его лице сменилось беспомощной растерянностью. - Или грудь в крестах, или голова в кустах… А тут подъезжаешь ты… - всякая растерянность исчезла, отец зло покатал желваки на скулах. - И объявляешь, что… собираешься прогулять свое достояние ради… жалких тряпок!
Митя смутился. Отец, он… всегда казался непоколебимым. Решительным. Неуязвимым. Мите никогда не приходило в голову, что он тоже может… бояться. А ведь если вспомнить разговор с дядей в Яхт-клубе, от успеха отца многое зависит. Карьера отца. Карьера дяди. Чуть ли не смена политического курса всего императорского двора! Хотя как такая высокая политика может решаться в провинции среди грязных труб, Митя не понимал.
- О своей репутации вы думаете… а о моей… - забормотал он. Наверное, на откровенность отца надо ответить тоже… откровенностью? – В провинции петербургский сюртук сразу – репутация. А местный сюртук для петербуржца это… полный провал репутации!
- Провал твоей репутации в том, что она зависит от сюртука! – отрезал отец. – Так что будь любезен, сын мой, прими уж как должное, что, во-первых, пока я твой опекун, ничего продавать ты не будешь. Во-вторых, в ближайшие годы мы будем жить в этом городе. Начинай уж к нему присматриваться… хоть на предмет сюртуков, хоть… чего угодно! – он махнул перчаткой в сторону сторожевых башен, отмечающих въезд в город.
Башни выглядели также провинциально и запущено, как и всё здесь. Когда-то беленые, а нынче почерневшие то ли от времени, то ли от заводских дымов, стены зияли рытвинами – и были те рытвину уж точно не от вражеских пуль. В бойницы с выкрошившейся кромкой торчали дула боевых паропушек… не во все стороны, как положено, а лишь в одну, на дорогу, и было тех паропушек тоже всего по одной на башню. И в довершении общей картины разгильдяйства у распахнутых настежь дверей, точно престарелые деды на завалинке, восседали башенные стрелки в по-домашнему накинутых на плечи мундирах… и беззаботно обедали, хлебая духовитый борщ из глиняных мисок, и с добродушным любопытством глазея на проезжих. В особенности на отца с Митей на новехоньких автоматонах. Явно обсуждали паро-коней, тыча в их сторону надкусанными ломтями хлеба. Рядом, уложив на лапы здоровенную башку, лежал крупный серый пес, изрядно похожий на волка, каким их рисуют в учебниках. Словно почувствовав взгляд, пес дернул рваным ухом и поднял голову, уставившись на Митю желтыми и до жути разумными глазищами.