На сто первой версте - стр. 37
Один раз провалилась бабушка в подпол. Как так? А так. Топилась печка, все как обычно, и тут бабушке вдруг что-то срочно понадобилось в подполе – картошка, может. Она раскрыла подпол, а доску на краешек ямы положила. И – забегалась по избе, позабыла про яму отверстую. В общем, наступила на бегу на ту доску вынутую, да и ухнула вниз. Сильно отбила поясницу, еле выкарабкалась из подпола. Потом охала, кровью мочилась, а лицо ее сделалось красным и жарким от высокой температуры.
Я очень тогда испугался, глядя на стонущую в кровати бабушку. Я испугался просто до смерти, до звона в ушах!
– Давай позовем доктора! – кричал я исступленно. – Почему ты не хочешь, бабушка? Не умирай!
– Ни к чему доктора, – твердила бабушка, прихлебывая святую воду и крестясь. – Так, Бог даст, окрия́ю.
«Окрияю» – значит «отойду, выздоровлю».
И окрияла через недельку, снова принялась носиться, как угорелая…
10
Слово за слово, мы выходим за ворота. Как сейчас, я помню эти закаленные ветрами, растрескавшиеся, серые от вековых дождей ворота с тяжеленным засовом, чугунную щеколду… Фигурные крепежные полосы кованых петель, хоть и ржавые, а тыщу лет еще продержатся, ничего с ними не будет.
Оглядываюсь снизу вверх на черные от запекшейся олифы, надтреснутые и скрученные морозами бревна избы. И на окна, обрамленные широченными охряными наличниками, с затейливыми прорезями и завитушками. Это были самые богатые, самые причудливые наличники изо всех тех, что сохранились тогда на нашей улице с царских времен. Местами целые куски деревянного узорочья либо сами отломились, либо их обломали «просто так», походя, идущие мимо озорники (бабушка говорила – о́зыри). Я смотрел на эти окна, а они – молча «зырили» на меня, будто застывшие лица сказочных дедов, с косматыми рыжими бородами и нечесаными прядями волос.
Из домов, что по сторонам и напротив, бабульки уже вывели детвору – ей, детворе, всегда положены были конфеты «на помин души». Я тоже получаю карамельки, реже – «коровки» или ириски, всякий раз – из покрытой бурыми пятнами, чужой и костлявой руки. Слышу: «Помолись, мальчик, за упокой, тебя Боженька послушает». Есть эти конфеты мне не хочется – все чудится, что они перед этим лежали в гробу. Но бабушка гладит по голове, уговаривает: «Кушай, Саша, так положено». Ладно уж, съем ради бабушки.
Бабушка увлечена разговорами со знакомыми по церкви, сошедшими с дороги на тропинку под окнами, чтоб рассказать, как и отчего умерла (или умер) упокойник. Кстати, часто «провожающих» набирали прямо в Александре Невском после панихиды – из малознакомых и даже совсем незнакомых старух. Потому что вроде как неудобно перед людьми,