На солнце и в тени - стр. 52

– Я специализировалась в музыке и обучалась вокалу. У меня богатый голос среднего диапазона. Кажется, расширяется. Но опера мне не по силам. Я едва гожусь на то, чтобы исполнять одну песенку в беззаботном бродвейском мюзикле. Никто так не говорил мне о моем пении, как вы.

– Ваш режиссер полагает его совершенным.

– Как долго вы были в театре?

– Я пришел туда рано, и идиот у служебного входа пригласил меня внутрь.

– Он и впрямь идиот. Надо его заменить. Вы ему заплатили?

– Нет.

– Обычно ему платят. Это его приработок.

– Меня он пустил за так.

После того как Гарри сказал то, что сказал, она едва могла на него смотреть и с трудом верила, что ее чувства настолько сильны. Это ее пугало так, что она попыталась сбавить обороты.

– Почему вы не написали ту книгу? Что может быть прекраснее, чем писать книгу о том, что любишь?

– Два года я пробыл в Англии. Много времени провел на Средиземном море, получил степень магистра философии, но заболел отец – а мать у меня давным-давно умерла, – и мне пришлось заботиться о нем и о бизнесе. Я собирался вернуться, но здесь было много проблем – по-настоящему он так и не поправился. А потом война. Я пошел в армию в сорок первом, до Перл-Харбора.

– Как рано. Многие выжидали, что будет дальше, даже – после.

– У меня к войне английское отношение. Отец умер вскоре после того, как мы прорвали линию Зигфрида. В прошлом году я демобилизовался. С тех пор занимаюсь бизнесом.

– А что это за бизнес, в котором используют перфораторы для кожи? А! – сказала она, обнаруживая связь, пускай и запоздало. Он наблюдал, как разворачивается ее догадка, зная, что за этим последует. – «Кожа Коупленда». Вы – это «Кожа Коупленда».

– Вообще-то я просто Гарри, – сказал он, зная, что она сделает дальше.

Она подняла свою сумочку, глядя на нее с таким изумлением, словно это было Золотое руно.

– Это, – провозгласила она, – «Кожа Коупленда».

– Знаю.

– У меня в руках была ваша сумочка. Почему вы ничего не сказали?

– Я думал о других вещах.

– Она красивая.

– Спасибо. Вы тоже.

Они обмакивали хлеб в масло и пили воду и вино. Они уже полюбили друг друга, и оба это понимали, но для обоих это было слишком быстро.

– В чем состоит величайшая тайна Вселенной? – спросил он.

Она только и смогла, что спросить, в чем.

– В том, что подругу Попая зовут Олив Ойл[20]. Какое безумие к этому привело? Кто может сказать? Природа этого вопроса такова, что на него, вероятно, никогда не смогут ответить.

– Между прочим, – сказала она, – мы платим пополам.

– Понимаю.

– Вы это уже говорили, и вы, возможно, единственный мужчина в Нью-Йорке, кто понимает. Почему?