На пороге чудес - стр. 24
Встречи с отцом утешали, позволяли ей взглянуть на себя со стороны, узнать в нем себя.
Она жила среди материнской родни, среди белокожих кузин, глядевших на нее, как на ламу, случайно забежавшую на праздничный обед. Продавщицы в магазине, дети в школе, врачи и водители автобусов интересовались у нее, откуда она родом. Бесполезно было отвечать, что она местная, из Миннеаполиса, поэтому она отвечала, что приехала из Индии, но даже тогда ее не всегда понимали. «Ты из племени лакота?» – спросил ее как-то оператор бензозаправки, и Марина еле удержалась, чтобы не закатить глаза: мама ей объясняла, что закатывать глаза неприлично и грубо, даже если тебе задали очень глупый вопрос.
В общем, Марина была дочерью белой матери и студента-иностранца, который после окончания университета увез в родную Индию диплом доктора, но отнюдь не свою семью.
Впоследствии ребенок от подобного брака стал президентом страны.
Но когда росла Марина, рядом с ней не было примера, который помог бы ей смириться с ее ситуацией. В те годы она практически убедила себя, что она из Индии, ведь оттуда был ее отец, он там жил, и она навещала его раз в три-четыре года, когда удавалось накопить денег на дорогу. Поездка долго обсуждалась и планировалась, как большое событие. Марина отмечала на календаре месяцы, потом недели, потом дни до отъезда и скучала не только по отцу, но и по стране: ведь там никто не оглядывался на нее, не таращился, как на чужую, а если и оглядывался, то лишь для того, чтобы полюбоваться на ее грациозную фигуру.
Но за неделю до отъезда ей начинали сниться странные и неприятные сны.
В этих снах она держала отца за руку, и они шли по Индира-Ганди-Сарани к площади Далхаузи или по Бидхан-Сарани в сторону колледжа, где отец был профессором. Чем дальше они шли, тем больше людей выходили из зданий и боковых улиц.
Возможно, снова проблемы с электричеством – стояли трамваи, замерли все вентиляторы на всех кухнях, а люди вышли из своих жилищ на улицу. Толпа густела, в нее вливались все новые люди. Сначала казался невыносимым дневной зной, потом к нему добавлялся жар множества тел, запахи пота и парфюмерии, резкий аромат специй, приносившийся вместе с дымом жаровен, и горьковатый аромат бархатцев, заплетенных в гирлянды. Все это давило на нее. Марина уже не понимала, куда они идут, люди толкали ее со всех сторон, их бедра были обернуты в ярко-красные сари и набедренные повязки дхоти. Она протягивала руку и гладила корову. Вокруг нее громко говорили, мелодично звякали браслеты, охватывающие руку ниже локтя, звенели крошечные бубенцы на лодыжках и серьги, похожие на музыку ветра. Порой толпа подхватывала ее, отрывала ее ноги от земли на несколько дюймов, неся вслед за отцом. Вдруг с ее ноги спадала туфелька. Марина кричала отцу, чтобы он остановился, но он не слышал ее за гулом толпы. Маленькая желтая туфелька лежала на каменистой дороге совсем рядом. Лежала целая, еще не растоптанная сотнями ног. Марина видела ее и отпускала отцовскую руку, хотя знала, что так делать нельзя. Она бросалась за туфелькой, но толпа уже поглотила ее. Марина спешно поворачивалась к отцу, но толпа уже проглотила и его. Она звала его: «Папи! Папи!», но звон колокольчиков, звяканье браслетов, гул толпы и крики нищих заглушали звуки, вылетающие из ее горла. Она даже не знала, заметил ли отец ее исчезновение. За руку отца мог ухватиться какой-нибудь другой ребенок, в Индии дети шустрые. Марина оказывалась одна в людском море Калькутты, в потоке горожан, болтающих между собой на хинди, который она не понимала. Ее, плачущую, несла куда-то толпа. В этот момент она просыпалась в поту от ужаса, с прилипшими ко лбу черными волосами. Бежала через холл в спальню мамы, с плачем бросалась на ее постель: «Я не хочу туда ехать!»