На одной волне - стр. 21
Матрена присела, ловко пощупала индюка. Индюк кулдыкнул, клюнул Матрену алым, как кровь, чудным клювом. Матрена ловко увернулась. Да-а… Была в нем злоба и свобода, тот это индюк или не тот.
– Жирный. На два дня каклеты получатся, или заливное можно сделать.
– А из них что? И котлеты можно делать?! Я думал, суп…
– И суп получается, и каклеты, и жаркое… Да что прикажете!
– А сколько они живут, индюки? Я такого почти тридцать лет назад видел.
– Нет, столько они не живут… А этот ишь ты! Прямо влюбился в Вас, барин. Как приник! Как приник!
Стало особенно грустно. Этот бы индюк – да вовремя, да тридцать бы лет тому назад… А с этим что делать, здоровущим? Отдать Левушке? Ему надо что-то другое, да и не будет он с Левушкой дружить. Он и правда, кажется, влюбился.
– И что делать с влюбленными птицами?
– А что и с невлюбленными. Навар знатный получится. Ну что? Забираю я его?
– Сейчас… – Гумилев поднял револьвер. – Матрена, им лучше в сердце стрелять? Индюкам? Голова маленькая.
– Бросьте! Еще что придумали – стрелять! Убрать его?
– Сделай любезность, убери.
Матрена опять присела. Индюк словно почувствовал, рванулся прочь, и не успел: Матрена ловко, точным движением, схватила индюка за шею. Так всадник из племени галла набрасывает на жирафа лассо! Громадная птица забилась… И мгновенно обмякла, обвисла.
– Сейчас, барин, только кровь спущу, и сразу Вам Петра вызову.
Матрена выплыла из кабинета. Индюк волочился за ней. Висели крылья, волочился измазанный хвост. Клюв его был по-прежнему ал, но вот злобы и свободы уже не было. Было только не разделанное мясо. Остался кабинет, полураспахнутое окно с вылетевшими стеклами, загаженный тапок, «украшения» на полу.
Гумилев набил трубку, задумался. Сделалось грустно, как-то одиноко и печально. Первые звезды проступили в слегка потускневшем закате. Несло сильной прохладой в дыру: все-таки север. Тоскливо устроена жизнь… Чего бы только не отдал мальчик на пестром лугу! Что бы он только не сделал за десятую часть того, что сейчас сам принес индюк. От несбывшегося остается рубец. Безобразный рубец, он будет мешать до конца. Но – не вернуть, не компенсировать. Потому что если не полученное вовремя и достанется когда-нибудь потом – то все равно уже не надо. И не хочется. «Дорога ложка к обеду». «Всякому овощу свое время». Все хорошо только вовремя.
Приходил Петр, Гумилев рассеянно ему кивнул. Стуча молотком, Петр заменил стекло. Петр постоял, помялся у стола… Ах да! Гумилев сунул ему полтинник, потрепал по плечу.
Горничная протирала пол после Петра и индюка, унесла закаканный индюком тапочек, принесла новые. Закат почти что погас, остались тускло-малиновые перья, торчащие над Петроградской. Гумилев все сидел и курил. Думал, пускал кольцами дым к потолку.