На обочине времени - стр. 50
Приятель мне поддакивал.
– Да что тебе беспокоиться! – подытожил он наши разговоры, когда мы уже стояли на перроне, перекуривая, перед тем как войти в вагон. – Какой-нибудь «Агат» или «Радон» с корнями вырвет. Им такие работяги позарез нужны. Вот тем, кто думать хочет, – таким посложнее.
Но оказалось, что никому-то и на хрен не нужны ни наши руки, ни головы.
«Горе в кубе» собрал нас четверых в своем кабинете аккурат за неделю до распределения. «Смелянский, Айзенберг, Донхин… Гомельский…» Он перечислял нас не по алфавиту, а вычитывая из списка, лежащего у него на столе. Там вся наша группа была стасована и выстроена по особому ранжиру. Место каждого зависело от начисленного ему среднего балла. Пять лет мы сдавали экзамены – десять за год, всего, стало быть, пятьдесят на круг. Большая часть отметок так и осела в зачетке, но некоторые выпорхнули и устроились в бумажном приложении к диплому. Специально назначенные люди складывали их, делили, а итоговое число, округленное до трех значащих цифр, приписывалось каждому, определяя его порядковый номер в процессе выбора судьбы.
Комиссия из представителей государственных предприятий, охочих до наших знаний, будет приглашать нас по очереди тащить наудачу квиточек на место в жизни. Первым достанется все возможное, замыкающим – лишь объедки. И нас уверяли с первого курса, что никакие сторонние соображения не будут влиять на место в процессии. Севка Айзенберг, привыкший уже за четверть века быть левофланговым по росту и алфавиту, на этот раз посторонился, пропуская двух наших безусловных отличников – Смелянского и Фоменко. Четвертым в этой счастливой компании обладателей красного диплома был Володя Донхин. Я же тянулся далеко сзади, скромно притулившись в начале второго десятка.
Так что странной мне показалась эта выборка из списка в тридцать без малого голов, и я даже не сразу сообразил, по каким же параметрам нас просортировали на этот раз.
В узком кабинете длинный стол заведующего был придвинут торцом к окну так, что и дневной свет падал на бумаги слева. Мы рядком пристроились на стульях, притулившихся у противоположной стены. Горьков поздоровался, но потом долго шуршал какими-то листками. Наконец он заговорил, еще не поднимая головы:
– Я думаю, вы догадываетесь, зачем я вас сюда позвал.
Что уж было вопрошать? Из всей группы он вытащил четырех евреев. Теперь-то мне кажется, что тогда он даже мог ничего не объяснять – только дать нам полюбоваться друг другом, и этого было бы вполне достаточно. Но уж больно просто – из сегодня рассуждать про