На костылях любви - стр. 7
Гена выскочил из троллейбуса, побежал и тут же свернул в большой тенистый переулок, сплошь усаженный деревьями. Он поймал себя на том, что движется между деревьями короткими перебежками, на несколько секунд задерживаясь у каждого ствола, как будто в него прицельно стреляли и пока не попали.
Он слегка усмехнулся про себя, подивившись тому, что еще способен на самоиронию, и вдруг увидел, что уехал совсем недалеко: знакомая улица, кафе-мороженое, где он не раз бывал, в котором можно было выпить коньяку. Гена подумал, что ему необходимо выпить, потому что он почти не владеет собой, и побежал через улицу в кафе.
Народу было совсем немного, и Гена еще из-за двери в зал тщательно осмотрел считаных посетителей за столиками и за стойкой бара. Он протянул барменше купюру и попросил сто пятьдесят граммов коньяку.
– В спецодежде не обслуживаем, – услышал он и вспомнил, во что одет.
«Тьфу, глупость!» – подумал Гена, противно-искательно, как часто делают при общении с нашей сферой обслуживания, улыбнулся и тихо добавил:
– Сдачу оставьте себе.
– Какая сдача! – громко сказала «сфера обслуживания». – Засунь ее себе знаешь куда?
Очень громко она это сказала, и некоторые посетители обернулись.
Гена схватил с тарелочки деньги и быстро пошел к выходу. Вспотевшей спиной он чувствовал все презрение барменши Клавы, которая его даже не узнала. А ведь он в свое время оставил здесь уйму средств, и лично ей на чай – тоже. Валя, между прочим, в прошлом году в день рождения Гены купил ящик шампанского ей и остальным работницам кафе. Они тогда начали праздновать еще утром, а вечером, проводив гостей, оказались в этом кафе, Они тогда здорово догуляли здесь вдвоем, а потом принялись всех угощать. У Гены денег уже не было, но были у Вали – и с понтом заказали ящик шампанского.
«О господи! – Пот на спине Гены стал холодным и липким. – Ведь Валя тоже сюда заходит! И слишком хорошо знает „друга“, так что легко может предугадать его появление здесь. – Боже мой!» – опять обратился Гена не по адресу к тому, к кому взывать сейчас уж ему-то бы не следовало. Хоть какие-то остатки стыда в нем должны были сохраниться!
Но нет! Он порядочно давно и без сожаления расстался со стыдом, а в тот момент тем более не вспоминал о нем. Им владело одно только чувство – самосохранения. И оно трусливо вопило: «Спаси, Господи! Я ведь здесь на волосок от гибели!»
Это нестерпимо заячье чувство вновь всколыхнулось в Гене и затопило мутной волной. Опять все в нем заметалось и забилось, опять он побежал, едва выйдя из дверей кафе. Он бежал уже вне всякой логики, туда, куда несли ноги, бессмысленно петлял по переулкам, потом бежал по улице и снова – в переулок, перебегал следующую улицу на красный свет, едва не попадая под машину, возвращался назад и снова бежал – в какой-то двор, в какой-то тупик, где его охватывал новый ужас от того, что это – тупик, потом назад – и снова по улице, по проходным дворам, в переулки, когда силы были на исходе, сердце уже стучало в горле, выпученные глаза лезли из орбит, а прохожие оборачивались, скорее всего думая: наверное, этот человек что-то украл и спасается бегством.