На грани фола - стр. 45
— Ага, ревную, — собравшись с силами, я демонстративно закатываю глаза. — В твоих мечтах.
— А в твоих? — он выдыхает эти слова где-то в районе моего рта. — Как давно ты думаешь обо мне?
Он наступает, оказывается совсем рядом. Из-за его близости у меня явно повышается температура, иначе как объяснить горящие щеки и легкую дрожь. Мне это не нравится. Или нравится. Очень. Я уже ни в чем не уверена, но из последних сил пытаюсь бороться не только с ним, но и с самой собой.
— Мы договаривались, что ты не будешь приставать ко мне.
— Мало ли, о чем мы договаривались.
Он делает попытку поймать мои губы, но я уклоняюсь.
— Арсений. Сделка.
— К черту сделку. Мне надоело, — звучит коротко, отрывисто, раздраженно. — Ты убьешь меня быстрее, чем рассчитаешься с долгом.
Он ухмыляется и так проникновенно смотрит, что я задерживаю дыхание, прежде чем заговорить снова.
— Значит, мы квиты? — С трудом верится в это. — Я больше ничего тебе не должна?
После этих слов мне самой становится грустно. Как бы смешно ни звучало, но, по-моему, Веня впервые в жизни оказался прав, и это плохо. Очень плохо. Нельзя грустить из-за Арсения Громова.
— Ну… как сказать, не должна. Возникли новые обстоятельства, — тянет он, отвечая на мой вопросительный взгляд. — Я хочу тебя.
И не дожидаясь того, что скажу я, Арсений вдруг сокращает оставшееся расстояние между нашими лицами и, наклонившись, упирается своим лбом в мой лоб. Он прижимается твердым телом ко мне так плотно, что я… Черт! Так, что я ощущаю… его! Упирающегося мне прямо в живот!
Мой рваный выдох и глаза, готовые от ужаса вылезти из орбит, Громова откровенно веселят.
— Сам в шоке, Огнева. Но с физикой не поспоришь, — он касается кончиком носа моей щеки, проводит линию к уху и, прихватив губами мочку, шепчет так, сволочь, вкрадчиво и возбужденно, что меня снова бросает в дрожь: — Я капец как хочу тебя.
Вот так просто — хочу тебя. В его мире все просто: захотел, взял, попользовался, выбросил.
— К Карине обратись. У нее по физике пятерка.
Наверное. Может быть. Хотя вряд ли. Блин, в голове такой бардак!
— У меня на нее не стоит, Булочка, — ничуть не смущаясь, сообщает мне Громов и тычется носом в висок, чтобы жадно втянуть в себя воздух.
Он опять. Меня. Нюхает. Извращенец.
— Почему ты зовешь меня Булочкой? — я пытаюсь хоть как-то отвлечь его, потому что это слишком сильно напоминает мне прелюдию. — Из-за моих форм?
— Дурная ты. Формы у тебя огненные. Что ты любишь на десерт? — звучит неожиданный в контексте нашей беседы и упирающегося в мой живот стояка вопрос.